Итак, как было сказано в прошедшем посте, «мир драгоценного труда» быть может охарактеризован, как мир, в каком на 1-ое пространство выходят области деятельности, связанные с самим человеком. Такие, как образование и здравоохранение. (Очевидно, не только лишь они – но о этом будет сказано несколько позже.) Другими словами, в отличие от прошедшего, здесь становится принципиальным сам человек, его уровень организации и способность к труду.
Но подобные конфигурации сказываются и на нраве вещественного производства. Которое, во-1-х, меняет свою цель с обеспечения элиты на обеспечение масс. (Ранее массы, в главном, «самообеспечивались» за счет натурального хозяйства и «крох с барского стола».) Что, в свою очередь, резко изменило требование к производимому продукту, переставшему выступать, до этого всего, «средством для понтов». Сиречь – для демонстрации богатства и мощи собственного обладателя. Это привело к значительному упрощению изделий, а поточнее – к тривиальному отказу от «сверхусложненности», соответствующей для прошедшего. Ну да: даже на данный момент, в период, когда переход к «драгоценному труду» еще на закончился, мы можем безошибочно найти: была ли та либо другая вещь сотворена до 1917 года либо опосля. По весьма обычному параметру: наличию либо отсутствию декора.
Другими словами, если мы возьмем хоть какое «промышленное изделие», сделанное в «мире дешевенького труда» — начиная с старого мира и заканчивая «Серебрянным веком» — то увидим на нем бессчетные чеканки, вышивки, лепнину, изображающие различные орнаменты и картинки. Не принципиально, идет ли речь о посуде, дамском платьице, пистолете, экипаже, носовом платке, письменном столе, трансформаторной будке (да, таковые были сначала ХХ века) либо микроскопе. Да что там микроскоп – даже станины станков и сантехнические изделия имели украшениям! (В сети, к примеру, много фото викторианского водопровода, питавшего Лондон, насосные станции которого смотрятся наподобие столичного метро.) Причина этого явна: неважно какая вещь – включая самые утилитарные – в «том мире» обязана была, до этого всего, свидетельствовать о могуществе обладателя. О том, что он не относится к «безродному быдлу» – т.е., к большинству людей.
Так как само «быдло» фактически ничего из «промышленных продуктов» дозволить для себя не могло. (Скажем, даже европейские фермеры середины XIX столетия прогуливались в самосшитой обуви и одежке.) Вообщем, даже если бедняки и обязаны были получать что-то «фабричное», то они, понятное дело, так же пробовали сиим показывать свои «понты»: мол, я тоже чего-то стою, если могу приобрести престижный картуз и красноватую рубашку! В главном же, понятное дело, «низы» воспользовались либо грубо сделанными самодельными предметами, либо же весьма старенькыми – иногда, с «чужого плеча» — и утратившими всякий смысл, не считая утилитарного.
Но опосля 1917 года ситуация резко поменялась. Понты – как уже говорилось – значительно утратили свою ценность, а вот умение работать, напротив, подорожало. Логично, что конкретно отныне можно узреть резкую утрату всякой «декоративности» в производимой продукции, ее резкое упрощение в этом смысле. Проявилось это даже в одежке, которая уже в 1920 годах пережила суровый сдвиг в сторону удобства и простоты моды от вычурности и накладности (либо ее имитации), которые властвовали еще в 1910! (В особенности очень это отразилось на моде женской, да и в мужской произошли некие конфигурации.) Очевидно, можно сказать, что это было соединено с массовым переходом «швейного дела» к фабричному изготовлению. Но данное разъяснение будет «перевернутым»: во-1-х, фабричный пошив существовал и до ПМВ, но он не был особо пользующимся популярностью. Ну, а во-2-х, ничто не мешало и на фабриках шить те же «фасоны», что и ранее. (Как уже говорилось, по сути ранее шили.)
Другое дело, что сейчас швейные производства заместо довольно узенького круга «модниц из высшего света» стали обслуживать большие массы рабочих. Которые, в итоге массового внедрения социал-демократических частей, стали получать средства, которых хватало не только лишь на пищу и съем жилища, да и на «модную одежку». (В итоге этого, заместо незначимого количества удивительных красавиц прошедшего, мы получили массу «привлекательных девчонок», ранее неприметных в собственном заношенном тряпье.) Вообщем, на этом дело не тормознуло: упрощение одежки и рост ее функциональности начал двигаться далее, приведя к отказу от большей части незыблемых частей прошедшего, включая шапки (мужские и дамские), а так же галстуки и туфли. (Так же мужские и дамские.)
Ну да: кроссовки, футболки, джинсы и толстовки, куртки и плащи современного мира смотрятся естественным разрывом с многолетний традицией «накручивать» на дам и парней как можно больше ткани, узоров и украшений. То же самое можно сказать и про все другое: декоративность, «тяжеловесность» (т.е., тенденция на наибольшее внедрение дорогих материалов), изощренность форм и ориентация на «особенность» (такового нет ни у кого) фактически пропала из обихода людей. Начиная от спостроек и их интерьеров и заканчивая обложками журналов. На это не повлияла даже реакция 1990-2000 – поточнее, повлияла, естественно, но не очень. (О этом еще будет сказано) Потому даже на данный момент, опосля данной реакции вещи, оформленные в стиле «дорого-богато», вызывают быстрее издевку, а не восхищение.
Ну, по правде, вспомяните реакцию людей на те же дома и «дворцы» новейших российских – либо других представителей большого капитала – в каких наблюдается желание подражать «традиционным образчикам» спостроек, вроде Версаля либо Эрмитажа. В том смысле, что они вызывают лишь хохот и обвинение в безвкусности. (И это при том, что реально различия меж ними нет: иногда дизайнеры просто копируют «классику» один к одному.) Происходит это поэтому, что хотя мы обычно сохраняем восхищение прошедшего перед «историческими достопримечательностями», но уже не лицезреем красы этого в постройках, «не осененных» историей. (Хотя, ИМХО, различия здесь нет никакой, и Версаль безвкусен не наименее, нежели «дворец цыганского барона».)
Наиболее того: за то столетие, которое прошло со времен 1917 года, начала равномерно выкристаллизовываться совсем обратная «модель организации жизни», модель, сплетенная с упором на функциональность, а не на красоту. Очевидно, здесь сходу же стоит указать, что в первый раз подобные мысли выдвигались еще в самом начале процесса – к примеру, в раннесоветском конструктивизме. Который, фактически, и был попыткой «за один прыжок» переместиться из «мира дешевенького труда» в мир труда драгоценного. К слову, проектировали конструктивисты не только лишь дома, да и интерьеры, предметы бытового обихода и даже одежку.
Естественно же, совершить тогда схожий «прыжок» было нереально: для надобных конфигураций необходимо было и сделать подобающую индустрия, и дождаться соответствующего конфигурации «вкусов и пристрастий» населения, как такого. Потому и конструктивистские опыты, и похожие на их опыты в остальных странах, закономерно провалились: уже к концу 1920-1930 годов началось триумфальное возвращение к искусству декорации» — Ар Деко. К слову, любопытно – но фуррор Ар Деко пришелся на… резкое понижение уровня жизни населения, связанное с Величавой Депрессией. Которое, с одной стороны, откинуло на некое время миллионы людей с потребительского рынка. А с иной – привело к возвышению миллионеров-нуворишей и больших чиновников. (К слову, верхушкой «демонстративности» стал фашизм – в нем «культ понтов» достигнул верхушки.)
Тем не наименее, приостановить движение к смене вида жизни это не сумело – и уже в конце 1950 годов мысль утилитарности и функциональности начала завоевывать разумы людей. Но сейчас уже не как мимолетная мода, как некоторое увлечение с налетом «особости», как единственно разумный метод организации мира. Потому логично, что с сих пор конкретно «украшательство», декор, сверхсложность оказались маргинализированы. (Даже если «маргиналами» здесь оказались более богатые представители мира – вроде правителей, миллионеров и рок-звезд.) Основная же масса населения – включая и существенное число представителей правящих классов – начали интенсивно осваивать новейшие принципы и в строительстве. (Фактически вся архитектура опосля 1950 годов – прямо до «хай-тека» — являет собой «варианты на тему конструктивизма».) И в создаваемых интерьерах, и в одежке (джинсы есть фактически схожий вариант «голубых блуз» 1920 годов), ну и т.д., и т.п.
Другими словами, произошел сдвиг от декоративности и трудности к простоте и удобству. Правда, здесь сходу же стоит сказать, что, во-1-х, этот процесс еще не закончился: в почти всех областях представления прошедшего еще властвуют. Ну, а во-2-х, опосля начала реакции 1990-2000 годов был отмечен частичный отказ от обозначенных представлений, выраженный через т.н. «брендоманию». При которой необходимыми стают не сами продукты, а их бренды – которые торгуются много выше. Но стоит осознавать, что этот процесс только локальный, и даже на данный момент затухающий: верх «брендомании» пришелся на 2000 годы. В целом же движение идет конкретно в обозначенном выше направлении. При этом, что любопытно, лишь производимой продукцией оно не ограничивается.
Но о данном моменте будет сказано уже раздельно…