Рассекречены стенные письма узников фашистских тюрем — bumgames

Это арестанты Бухенвальда. В Гомельской кутузке жизнь была не лучше, а погибель — не далее. Фото: https://fr.truthaboutcamps.eu/

В Денек Победы мы чествуем ветеранов, вспоминаем героев, а они есть в каждой семье. Но в той войне было и огромное количество узников, погибших в застенках. Они так же вели войны против фашистов, помогали партизанам, совершали геройские поступки, но судьбы почти всех долгие годы оставались неведомыми

«Кто может, передайте родным…»

«Шестаков Василий Г. приговорён к расстрелу. Расстреляли 25 июня 1944 года за партизанство»,

«Ф.Я. Рыбаков из деревни Низкая Улица Княжецкого района. Умер голодной гибелью, не зная собственной вины»,

«Костя, матрос Балтики, из воздушно-десантного отряда Комарова умер 26 сентября 1943 г., расстрелян»,

«Доскорого свидания, товарищи, помните фашистскую власть. Дубовицкий Пётр Павлович. Вятка»,

«Умер тут в кутузке 25 сентября Ермаков Николай Петрович из Москвы, сообщите через газету о моей смерти мамы Ермаковой Анне Ильиничне».

10-ки сотен схожих надписей были оставлены арестантами на стенках фашистских тюрем в Беларуси.

Надпись на стенке могилёвской кутузки. Пятнадцатилетний Вася Шестаков был схвачен за связь с партизанами. Календарь его жизни оборвался 25 июня 1944 года, зе некоторое количество дней до освобождения городка

Из засекреченных источников

Кутузка в Гомеле действовала с первых дней нацистской оккупации. Она размещалась в четырёх корпусах бывших спостроек кутузки Управления НКВД Гомельской области по улице Русской, 73.

20 восьмого ноября 1943 года – через два денька опосля освобождения Гомеля от немецко-фашистских захватчиков – надписи заключённых были скопированы, и их список выслан в Тюремное управление НКВД в Москву. Там они были засекречены на долгие годы. Лишь относительно не так давно они стали доступны исследователям.

Оставляя надписи с адресами семьи, арестанты возлагали надежды, что о их участи сообщат выжившие сокамерники или те, кто прочтет их послания опосля освобождения. Они не подозревали о том, что выцарапанные, написанные огрызком карандаша либо своей кровью на стенках трагические строчки будут позже закрашены, оштукатурены, а их бумажные копии спрятаны в скрытых архивах.

Оставляя Гомель немцы подорвали кутузку. Но вполне убить свидетельство их зверства не вышло

Заведующий центром военной истории Института истории НАН Беларуси доктор исторических наук, доктор Алексей Литвин, создатель книжки «Кто может, передайте родным…»: Потаенны тюремных камер оккупированного Гомеля (1941–1943)», первым из исследователей ознакомился с документами и начал поиск в Муниципальном архиве Рф в Москве, в архивах Минска и Гомеля сведений о людях, оказавшихся в фашистских застенках.

– Даже по прошествии огромного количества лет поражаешься, как велика была потребность у этих злосчастных людей, не по собственной воле оказавшихся в германском плену, хоть как-то подать о для себя весточку родным и близким, не быть в горьком положении без вести пропавших, – отмечает историк.

За маленькими сообщениями на тюремных стенках часто вставала жизнь, полная героизма. Так было и с надписью:

«Алма-Ата, Пушкинская, 25 – Ершов Дмитрий Андреевич, расстрелян».

Благодаря публикации в газете создателю книжки удалось отыскать отпрыска Ершова, Анатолия. О участи отца он знал со слов его друга, Павла Васильева, совместно с которым Дмитрий Ершов находился в фашистской кутузке.

Официальную информацию о смерти Дмитрия Ершова (на фото он слева) его семья получила спустя 70 лет

«Мы много с ним гласили о жизни, – приводил в письме Анатолий слова Павла Васильева. – Он в дискуссиях повсевременно нас подбадривал, много раз повторял: «Нам нужно всеми силами держаться!» Снаружи он смотрелся как все в лагере – был очень исхудавшим. Я сам весил тогда 39 кг. Совершенно, люди были как тени, одни кости да кожа. Как он отважился на побег, я не понимаю. А куда убежишь? Кругом же немцы».

«Так как два друга были земляками – алма-атинцами, – докладывал Анатолий в письме создателю книжки, – то потом дали друг дружке слово: если кто остается опосля лагеря в {живых}, то найдет семью либо остальных близких. Тогда же оба обменялись домашними адресами. Оказалось, что мой отец делал в бараке роль фельдшера (он перед войной закончил особые курсы), подкармливал собственного земляка, а когда у того разболелась нога, как мог, старался вылечивать Васильева. Жил мой отец вроде бы в отдельном закутке барака вдвоём с мужиком, который был постарше. По одной из версий, мой отец сделал побег из лагеря в осеннюю пору 1943 года, когда уже слышалась канонада артиллерии наступающих частей Красноватой армии. Естественно, это был дерзкий, смертельно страшный поступок – по законам военного времени за это полагался расстрел. Возможно, отец рассчитывал, что в начавшейся суматохе его побег как-то остается незамеченным…

Причём отец сделал побег не в одиночку. Вторым участником побега, возможно, мог быть тот старый мужик, который пребывал в лагере совместно с моим папой. У кого-либо из бежавших очевидно были связи с наружным миром, была договорённость, что их переправят к партизанам. Но немцы выследили дом, где беглецы прятались, схватили хозяина-старика и даму, которые должны были переправить парней к партизанам. Через некоторое количество дней опосля этих событий в лагере лицезрели, как в кутузке расстреляли старика и даму. Лицезрели за колющейся проволокой кутузки и Ершова, которого, видимо, выводили на маленькую прогулку из камеры. Позднее слышали из кутузки нередкие выстрелы. Всё это происходило, по словам Васильева, в конце сентября 1943 года, незадолго до ликвидации лагеря в Гомеле».

Супруга Дмитрия Ершова Мария, дочь Нина и отпрыск Толя

«Я им ничего не произнесла…»

В камере № 3 второго корпуса была найдена надпись «Яночкин». В Муниципальном архиве Гомельской области нашёлся подлинник мемуаров выжившего в гитлеровских застенках Тимофея Яночкина. Оказалось, что перед войной он был деканом факультета языка и литературы Гомельского педагогического института имени Чкалова (сейчас Гомельский госуниверситет им. Ф. Скорины).

«Когда меня перевели из карцера в огромную камеру, – писал Яночкин, – через неё прогоняли новейших заключённых, пока не распределят по камерам… В денек через мою камеру проходило по две партии арестованных. В особенности много людей пригоняли из городка Добруша. При всем этом арестовывали людей целыми семьями, прямо до грудных деток. Арестовывали за мельчайшее подозрение и направляли в кутузку. Тюремные условия застенков СД не поддаются никакому описанию. Питание было очень гнусное. В денек давали 200 граммов хлеба-суррогата (из ячменных шароек и желудей) и миску супа, который состоял из воды и ложки гречневых шароек, совсем несолёный. Заключённые совсем справедливо называли его баландой. Суп этот выдавался далековато не любой денек. На прогулку людей из камер не выпускали. Лишь в уборную дважды в денек на 5 минут. Почти все заключённые посиживали по нескольку месяцев (6–8) без следствия и представляли собой ходячие тени, на которые было жутко глядеть…»

Арестантам тюрем время от времени чудом удавалось передать записки родным и близким. Так, 19-летняя женщина из городка Слуцка, имя которой, к огорчению, не сохранилось, на листке школьной тетради написала:

«Боря, нас ночкой уничтожат; поганые ощущают, что им скоро конец. Я им в лицо произнесла, что наша возьмёт. Боря, ты меня прости, что я тебя огорчила. Знаешь, не постоянно так говоришь и делаешь, как охото, а я тебя так люблю, так люблю, что не умею сказать. Боря, я на данный момент прижалась к для тебя, и ничего мне не жутко, пусть ведут. Вчера, когда весьма лупили, я про себя повторяла: «Боренька». А им ничего не произнесла – не желаю, чтоб они слышали твоё имя. Боренька, ты прощай, спасибо для тебя за всё!»

Это письмо за час до расстрела написал на носовом платке гомельский подпольщик Тимофей Бородин. Несмотря на пытки он не выдал собственных товарищей. В 1965 году Тимофею было присвоено звание Героя Русского Союза. Фото: http://historic.ru/

О нечеловеческих страданиях, которые выдержали патриоты, свидетельствовали показания бывшей заключённой Кондратьевой:

«Ночкой 7 февраля 1943 г. по списку германцами было арестовано 200 человек рабочих паровозовагоноремонтного завода Гомеля. Десятого февраля при содействии знакомого Зайцева А.И., который работал в кутузке при санпропускнике, через щель стенки санпропускника своими очами я лицезрела девять рабочих ПВРЗ, мывшихся в пропускнике, посреди которых были мой супруг Кондратьев, Пивоваров и Бетанов. На их спинах были оторванные кусочки тела, все кровавые. Они не могли смывать кровь со собственного тела от боли. Пивоваров успел мне сказать, что их лупили плетью кожаной (по 70 ударов любому). 20 второго февраля 1943 г. я была около кутузки и лицезрела, как подъехало 5 автомашин скрытых и одна открытая пятитонка. В ней были рабочие ПВРЗ. Рабочий Бетанов смог кинуть записку, в какой было обозначено: адресок его и что он умер. Кто-то кликнул: «Прощайте, люди, расстрел».

«Германские следователи напоминали мясников на бойне, – свидетельствовала представителю Чрезвычайной гос комиссии бывшая узница гомельской кутузки Мельникова. – Помню, в один прекрасный момент меня вели на допрос. И когда я шла по коридору, из следственной комнаты вышел следователь Отто. Он был в одном джемпере, рукава были по локоть засучены, и обе руки у него были в крови. С окровавленными руками я лицезрела и другого следователя, по фамилии Каст. Заключённых избивали не только лишь на допросах, да и в камерах. Избивали за мельчайшее нарушение порядка… Вроде бы в издевку баланду давали не в обычной посуде, а в банных тазах. Эти тазы никогда не умывались, и еда наливалась в запятнанную посуду…»

Никем непобедимые

Окончательную «разгрузку» тюрем гитлеровцы выполнили перед своим отступлением с оккупированной местности. Первой большой кутузкой, которая с 24 по 26 сентября 1943 года в срочном порядке была освобождена от узников, являлась гомельская. В ней содержалось около тыщи русских людей.

Работники кутузки грозили заключённым, что, если они не закончат орать и высказывать проклятия в адресок фашистов, их будут расстреливать в камерах. Но и эти опасности не влияли. Арестанты отвечали: «Нам всё равно, дохнуть в камере либо же во дворе», – и продолжали прощаться вместе. В почти всех камерах арестованные, обречённые на погибель, хором пели «Интернационал» и «Москва майская», где были такие слова: «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая возлюбленная!»

Один из сторожей на допросе вспоминал таковой вариант: заключённый комсомолец Воробьёв взобрался к окошку камеры и во всеуслышание призывал арестованных мужаться и не преклоняться перед палачами. Он заявлял: «Эти палачи истребляют мирных русских людей, в том числе дам, деток и дряблых стариков, но недалёк час их смерти, Красноватая армия на деньках высвободит Гомель и отомстит за всё палачам». По Воробьёву стреляли с улицы, но, по-видимому, не попали. Вечерком фашисты прикладами уничтожили его в камере, а труп выкинули в яму, заполненную телами расстрелянных.

Этот вариант не принудил умолкнуть заключённых, которые перед гибелью высказывали свою ненависть и проклятия в адресок фашистских изуверов.

Один из узников во всеуслышание заявил: «Вы ощутили приближение Красноватой армии и потому истребляете невинных русских людей. Запомните, что за наши жизни для вас Красноватая армия отомстит. Не думайте, что для вас это пройдёт. Недалёк час, когда всех фашистов поймет таковая же участь, как и нас».

Сколько их, невинных жертв былой войны, остаётся ещё безвестными. Святой долг наш – по мере способности возвращать их имена из небытия, хранить в памяти поколений.

По материалам книжки «Кто может, передайте родным…»: Потаенны тюремных камер оккупированного Гомеля (1941–1943)» подготовил Дмитрий ЧЕРНЯВСКИЙ, Гомель

Фото: из архива Алексея Литвина

© «Союзное правительство», № 5, 2021

Подробнее на: «Белорус и Я«

bumgames.ru
Добавить комментарий