Фото отсюда
В прошлом посте, посвященном опыту коммун Макаренко, было сказано, что основой их успеха была ставка на неотчужденный производительный труд. Если сказать проще, то каждый коммунар там имел возможность не просто тупо исполнять какие-то трудовые операции – как это было принято на «обычном» производстве. Но, фактически, участвовать во всех этапах трудового процесса – т.е., процесса изменения текущей реальности – начиная с выявления цели этого изменения, и заканчивая получением конечного продукта.
Надо ли говорить, что подобные вещи кардинально меняли отношение участников коммуны к знаниям. Которые из абстрактных истин, важных только потому, что их проповедуют некие авторитеты, превращались в действительно ценную информацию. Позволяющую не просто с легкостью принимать новые технологии, но и конструировать их по мере необходимости. (То есть, заниматься изобретательской и рационализаторской деятельностью.) Отсюда неудивительно, что у членов коммуны оказывалась высокая мотивация к учебе – гораздо более высокая, нежели у «нормальных» учащихся того времени.
Однако при этом стоит понимать, что и у «нормальных» учащихся 1920-1930 годов мотивация была много выше, нежели у наших современников! (Представить, что со школьниками того времени занимались бы родители, невозможно – поскольку сами родители, как правило, имели околонулевой уровень знаний.) Поскольку даже в «нормальном» производстве того времени образованным – а точнее, знающим – было быть лучше, нежели необразованным и незнающим. Просто потому, что даже там знания давали возможность улучшить работу – см. т.н. «стахановское движение». Причина этого была в том, что технологии производства в СССР указанного времени были еще «домассовыми» — т.е., не доведенными до предела разделения труда. (При которой человек превращается в чистую производственную функцию – по сути, в живой автомат, ориентированный на одну только операцию.)
Однако по мере наращивания технологической мощи, по мере освоения самых современных – на тот момент – методов производства (крупносерийных и массовых производственных линий), ситуация начала меняться. В том смысле, что, во-первых, потребность менять что-либо в подобной системе стала снижаться: все техпроцессы теперь проектировались инженерными методами, которые (потенциально) должны были сразу достичь оптимума. А, во-вторых, в данной системе стали цениться не те люди, которые могли что-то менять, а наоборот – идеальные исполнители. (Разумеется, второе следует из первого – но его имеет смысл выделить особо.) То есть, теперь наличие «многих знаний» означало не столько высокую эффективность работы, общественное уважение и почет. Но, скорее, неудовлетворенность своим положением из-за невозможности раскрыть свой потенциал, раздражение руководства от стремления вмешательства в «отлаженную работу», ну и т.д. и т.п. Какое уж тут «стахановское движение»! (Да и изобретатели стали отображаться в общественном сознании в виде неких «чудаков», которые только мешаются под ногами у нормальных людей.)
Причем – что самое неприятное – данная особенность затронула не только «физическое» производство. Разделение труда пришло и в НИОКР, и в управленческую деятельность – где все большее значение начали играть «формальные методы». А пресловутое «творчество» — т.е., та самая потенциальная метатехнологичность – выродилась исключительно во внешние эффекты. В ту самую «креативность», которая состоит исключительно во владении наиболее «модными» (т.е., распространенными) приемами, для которых никаких реальных знаний и не нужно. Итогом данного процесса стало окончательное угасание мотивации к «реальному» обучению, замененное на мотивацию к приобретению формальных дипломов. Ну, и вследствие этого – к современному образовательному кризису. (Впрочем, этой «современности» уже более трех десятилетий.)
Однако о последнем моменте будет сказано уже отдельно.Тут же – возвращаясь к тому, с чего начали – стоит только еще раз указать на то, что показанное «движение» может рассматриваться, как «антиметатехнологическое», и поэтому однозначно деградационное. То есть, пускай имеющее и неоспоримые преимущества – собственно, если бы их не было, то никто бы массовым производством не занимался – но при этом не способное перейти некоторый «барьер развития». И поэтому, рано или поздно, но обреченное проиграть метатехнологии. (Причем, «момент истины», ИМХО, уже очень близко.)
Разумеется, о том, как это будет происходить, так же стоит писать отдельный пост. Пока же можно только отметить, что ограниченность «сверхразделения труда» проявляется уже сейчас. Более того – уже сейчас производственные системы, построенные на данном принципе, демонстрируют серьезные проблемы. Прежде всего, в том плане, что для любого массового производства требуются огромные рынки сбыта. (Причем, рынки растущие.) Что, в свою очередь, порождает два противоположных процесса – ограничение «национального рынка» для чужих производителей. И стремление к «вламыванию» на чужие рынки для производителей «своих». Отсюда неудивителен рост «кластеризации мира» — с соответствующими изменениями.
И наоборот – развитие средств производства все чаще позволяет «обойти» требование «крупносерийности» при выпуске сложной продукции. (Пускай и с повышением себестоимости.) И реализовать выпуск даже очень сложных изделий – скажем, ракет, самолетов, атомных систем, вооружения и т.д. – при потребности в небольшом их числе. (Хороший пример этого – КНДР. Которая смогла наладить производство атомного оружия, ракет, компьютерных и информационных систем в условиях ничтожного – по привычным представлениям – рынка.) Что, соответственно, приводит к «возвращению» явления метатехнологичности, поскольку подобная стратегия не только не требует тщательного воспроизведения работниками «заранее разработанной» технологии. Но наоборот – стимулирует поиск наилучшего решения на каждом конкретном этапе производственного процесса.
И в этом плане опыт Макаренко – наконец-то – становится действительно ценным. Поскольку в «постмассовом мире» ценными вновь становятся не наиболее покорные исполнители – как это происходит сейчас. Слово «покорный», кстати, тут не такая уж и гипербола – можно, например, вспомнить слезные просьбы бизнесменов по поводу разрешения на ввоз гастарбайтеров в страну. Поскольку подобные работники наилучшим образом подходят для их бизнеса: во-первых, они довольствуются низкой оплатой и плохими условиями труда – так как не могут представить ничего иного. А, во-вторых, они не замечают очевидных технологических нарушений, необходимых для снижения себестоимости: скажут им использовать бетон качества, худшего, чем положено –они будут использовать. В то время, как «свои» могут и возмутиться.
Но это хорошо в условиях, когда продукция предназначена исключительно для продажи. В условиях же «производства для использования» — которое становится актуальным при разрушения глобализации – подобные вещи не проходят. (Это когда строит «кипрская компания», можно не задумываться о том, рухнет ли дом через десять лет или нет. Поскольку «с Кипра – Лондона, Каймановых островов и т.д. – выдачи нет».) Поэтому требования к работникам меняются на противоположные. Это, в свою очередь, ведет к указанному уже изменению отношения к образованию – ну и вообще, к полному перевороту во всех сторонах жизни. (Тем более, что деглобализация мира только на кластеризации не остановится.)
Так что приход в жизнь школы – школы «обобщенной», конечно, включающей и высшее образование – тесно связанной с «производственным изменением реальности», становится так же крайне вероятным. А точнее – почти неизбежным. Тем более, что в условиях развития метатехнологической парадигмы – в противовес парадигме технологической, привычной для классового общества – реализовать подобные вещи оказывается много проще, нежели раньше. Поскольку в современном мире имеются колоссальные возможности для того же технического творчества – причем, творчества продуктивного. (Оборудование – в том числе и полностью автоматическое – стоит относительно недорого, материалы так же доступны.) И, скажем, производство роботов для решения конкретных задач доступно сейчас даже школьникам – была бы потребность у школы.
А значит, когда она (потребность) появится – появятся и новые реализации «реалистичной педагогики». Вне того, желают этого наши современники – которые пока уверены в преимуществе «виртуализации» и в необходимости перехода «от знаниям к компетенциям» — или нет.