Как показал недавнешний визит Мун Чжэ Ина в Вашингтон, в американо-китайском противоборстве Сеул сделает выбор, быстрее всего, в пользу США. Выбор этот является принужденным и не вызывает у Кореи особенного интереса, но и южнокорейский политический класс, и большая часть южнокорейской публики, судя по всему, не лицезреют ему кандидатуры, пишет Андрей Ланьков, доктор Института Кунмин.
С 19 по 22 мая 2021 года президент Южной Кореи Мун Чжэ Ин находился с визитом в Вашингтоне, где провёл переговоры с Джо Байденом. Этот саммит стал первой поездкой южнокорейского президента за границу за всё время с начала пандемии.
Нужно сказать, что Мун Чжэ Ин ездил в Вашингтон не лишь для того, чтоб лично повстречаться со своим могущественным сотрудником: была необходимость обсудить вопросцы, по которым меж Сеулом и Вашингтоном имеются настоящие либо потенциальные противоречия.
Для Мун Чжэ Ина важной задачей было достигнуть конфигурации американской позиции по вопросцу о межкорейских отношениях. Мун Чжэ Ин и его Демократическая партия обычно являются сторонниками мягенькой политики в отношении Пхеньяна, выступают за развитие контактов и обменов с неспокойным северным соседом и, основное, готовы все эти контакты и обмены щедро финансировать за счёт южнокорейского бюджета.
Но в ситуации, что сложилась опосля 2017 года, проекты экономического сотрудничества с Севером нереально воплотить без прямого одобрения со стороны США. Работающий сейчас режим санкций, одобренный Советом Сохранности ООН в 2016–2017 годах, воспрещает практически любые формы экономического взаимодействия с Северной Кореей. Сотрудничество Севера и Юга (за исключением чисто гуманитарных проектов) станет вероятным лишь в том случае, если Совет Сохранности ООН либо ослабит санкционные ограничения как таковые, либо же соберется сделать исключение для каких-либо определенных проектов, которые в таком случае должны быть особым решением выведены из-под деяния санкционного режима. США являются неизменным членом Совета Сохранности ООН и пользуются правом вето, так что без прямого южноамериканского согласия ни один из этих 2-ух вариантов не быть может реализован.
У южноамериканского президента тоже были вопросцы к его южнокорейскому сотруднике. В истинное время в Восточной Азии главной для США задачей является сдерживание Китая — и, очевидно, Вашингтону хотелось бы, чтоб в усилиях, направленных на изоляцию и ослабление Китая, воспринимала роль и Южная Корея. Не считая этого, США заинтересованы в том, чтоб очень «разомкнуть» южноамериканскую и китайскую экономику, снизив свою зависимость от китайских поставок в стратегически принципиальных областях, — и тут им тоже хотелось бы получить помощь от Сеула, потому что в неких сферах южнокорейские технологии являются наиболее продвинутыми, чем южноамериканские.
Судя по коммюнике и иным документам саммита, обеим сторонам удалось выполнить большую часть собственных планов.
С одной стороны, южноамериканская сторона пошла на уступки в вопросцах отношений Северной и Южной Кореи. На 1-ый взор может даже показаться, что в тексте совместного коммюнике содержатся серьёзные противоречия. С одной стороны, там говорится, что «президент Байден выразил свою поддержку развитию межкорейского диалога, взаимодействия и сотрудничества». С иной, в том же коммюнике заявляется, что нужно «поочередно делать» имеющиеся резолюции Совета Сохранности — то есть резолюции, которые устанавливают санкционный режим, являющийся неодолимым препятствием на пути развития межкорейского сотрудничества.
Это противоречие можно толковать по-разному, но посреди наблюдателей преобладает мировоззрение о том, что в ходе переговоров в Вашингтоне южнокорейская и южноамериканская сторона достигнули компромисса. С одной стороны, принято решение, что жёсткий санкционный режим пока сохраняется. С иной, США согласились, что они «в порядке исключения» будут соглашаться на то, что какие-то отдельные проекты межкорейского сотрудничества начнут официально, подходящим решением Совета Сохранности выводиться из-под деяния санкций. Не исключено даже, что за закрытыми дверями стороны условились о том, какие конкретно проекты получат южноамериканское одобрение и, как следует, будут формально выведены из-под деяния санкций решениями Совета Сохранности.
Огромное внимание в южнокорейской прессе вызвало то, что в совместном американо-южнокорейском коммюнике содержится прямое упоминание Сингапурской декларации. Эта декларация была принята в июле 2018 года, опосля встречи Дональда Трампа и Ким Чен Ына — первого в истории американо-северокорейского саммита. Сингапурская декларация является документом, прямо скажем, довольно туманным, но её упоминание говорит о том, что администрация Байдена в принципе хочет продолжать линию на переговоры с Северной Кореей, которую в своё время начал президент Трамп.
На приметные уступки пошла и южнокорейская сторона — и, если глядеть с точки зрения глобального расклада сил, эти уступки представляются куда наиболее значительными.
Основным вопросцем здесь является, естественно, отношение к Китаю. Южная Корея в принципе не рвётся учавствовать в том крестовом походе против Пекина, который на данный момент разворачивает Вашингтон. От Сеула до Пекина куда поближе, чем от Вашингтона, так что трения с Китаем для Южной Кореи будут куда наиболее болезненными, чем для государств, которые размещаются вдалеке от восточноазиатского гиганта. Ещё наиболее принципиальным обстоятельством будет то, что приблизительно 25–27 процентов всего южнокорейского товарооборота составляет торговля с Китаем, который уже издавна является основным внешнеторговым партнёром Сеула.
Тем не наименее южнокорейская сторона пошла на нежданно серьёзные уступки по китайскому вопросцу. Само слово «Китай» в тексте документа совершенно не встречается, нет там и упоминаний неких в особенности болезненных для Китая вопросцев — к примеру, там ничего не говорится о дилемме Гонконга либо о ситуации в Синьцзяне. Но в тексте коммюнике содержится целый ряд заявлений, в которых совершенно точно выражается поддержка американских позиций по вопросцам, связанным с Китаем.
В коммюнике прямо сказано о необходимости обеспечить «мир и стабильность в Тайваньском проливе», а также «свободу мореплавания и полётов в акватории Южно-Китайского моря». Понятно, что в первом случае выражается поддержка Тайваню в его обострившемся противоборстве с Китаем, а во втором — осуждаются китайские территориальные претензии в Южно-Китайском море.
Не считая этого, в коммюнике можно узреть и остальные камешки, брошенные в китайский огород. К примеру, там говорится, что, мол, обе стороны «поддерживают прозрачное и независящее исследование и анализ обстоятельств появления эпидемии COVID-19». В этих словах очевидно наличествует намёк на то, что официальная китайская позиция по вопросцу о происхождении COVID-19 не является достоверной (как понятно, в западной печати на данный момент популярна мысль о том, что эпидемия началась с утечки вирусов из китайской вирусологической лаборатории в Ухане).
Ещё одной уступкой Сеула Вашингтону, тоже частично связанной с Китаем, сделалось заявление о «исключительной значимости» трёхстороннего американо-японско-южнокорейского сотрудничества. 1-ые годы президентства Мун Чжэ Ина были отмечены частыми и бурными конфликтами меж Японией и Кореей, которые обычно инициировались южнокорейской стороной (в основном по внутриполитическим причинам — антияпонизм в Южной Корее весьма популярен).
Частично с китайской проблематикой соединено и решение южнокорейских компаний (работающих по инициативе властей) вложить в развитие американской полупроводниковой индустрии около 40 млрд баксов. Речь идёт о разработке на местности США производств, которые будут употреблять передовые южнокорейские технологии и дозволят понизить зависимость США от поставок микросхем из-за границы, в первую очередь — из Китая.
Понятно, что бессчетные (приведённый выше перечень далековато не полон) выпады по адресу Китая безизбежно вызовут раздражение в Пекине. Они, фактически, его уже и вызвали: скоро опосля визита с критикой занятой Сеулом позиции выступили и официальный дилер МИДа КНР, и, что несколько особенно, китайский засол в Южной Корее.
Следует иметь в виду, что Мун Чжэ Ин является фаворитом лево-националистического лагеря и почти все деятели из его окружения на протяжении долгого времени числились политиками, критически относящимися к США. Противники Муна из правоконсервативной оппозиции, которые, напротив, постоянно занимали поочередно проамериканские позиции, нередко изображали Мун Чжэ Ина чуток ли не китайским агентом воздействия. Эти утверждения были, естественно, далеки от правды, но определённые симпатии к Пекину у Мун Чжэ Ина и его окружения до какого-то момента вправду имелись. Визит Мун Чжэ Ина в Вашингтон стал ещё одним проявлением тех перемен, которые происходят в Восточной Азии. По мере того как набирает обороты американо-китайское противоборство, страны региона всё почаще оказываются перед необходимостью созодать выбор.
Обычно Южная Корея была, пожалуй, одной из самых дружеских к Китаю государств Азиатско-Тихоокеанского бассейна. При том что корейцы в целом к Китаю относятся слегка свысока, они до недавнешнего времени не лицезрели в нём особенной опасности и были довольны сложившейся в крайние 20–25 лет ситуацией, при которой Южная Корея в вопросцах сохранности очень зависела от США, а в вопросцах экономики — от Китая. Правда, это благостное отношение к Пекину сделалось осязаемо изменяться в крайние годы, которые были отмечены появлением и резвым распространением в стране антикитайских настроений, ранее фактически отсутствовавших.
Как бы то ни было, на данный момент сложилась ситуация, при которой в Южной Корее, кажется, решили, что настало время созодать выбор, ибо посиживать и далее на 2-ух стульях становится проблемно. Как показал визит Мун Чжэ Ина (вначале — 1-го из более прокитайских и антиамериканских политиков в южнокорейском истеблишменте) в Вашингтон, выбор этот в Сеуле сделают, быстрее всего, в пользу Вашингтона. Выбор этот является принужденным и не вызывает у Кореи особенного интереса, но и южнокорейский политический класс, и большая часть южнокорейской публики, судя по всему, не лицезреют ему кандидатуры.
Андрей Ланьков