В 1767 году в Москве возник 1-ый корпус Воспитательного дома для сирот
©Ilarion Moschkow/Fine Art Images/Vostock Photo
Величавая императрица Екатерина 2-ая отдала старт целой системе благотворительности общероссийского масштаба 258 годов назад. То была конкретно система, которая, не полагаясь на спонтанные и разовые акции, дозволила финансировать почти все, вроде бы произнесли на данный момент, социальные программки. «Профиль» скажет о данной имперской благотворительности, заодно напомнив, как на российском языке XVIII века официально назвали филантропов, меценатов, спонсоров и иных благодетелей.
Постыдные малыши
«Что быть может жалостнее как новорожденный малыш, который всякой помощи лишен и неизбежной смерти повержен безвинно и безвременно? Не 1-ый ли то предмет соболезнования людского быть должен? Не главнейшим ли и душеспасительнейшим делом христианского милосердия почесться может подаяние в сем случае всякой помощи по силе и по мере каждаго» – эти строчки написаны генерал-поручиком Иваном Бецким в 1763 году и адресованы королеве Екатерине II, лишь что ставшей владычицей Рф опосля удачного гвардейского переворота.
Генерал Бецкой в перевороте не участвовал, наиболее того – он был в фаворе у свергнутого правителя Петра III, официально заведуя всей недвижимостью королевской фамилии. Но, к удивлению почти всех, захватившая престол королева откровенно благоволила приверженцу свергнутого супруга: она здесь же отдала Бецкому должность личного секретаря и относилась с очевидным уважением к этому разменявшему 6-ой десяток лет генералу.
Иван Бецкой
Alexander Roslin/World History Archive/Vostock Photo
Родившийся в самом начале XVIII века Иван Бецкой, нелегальный отпрыск «крайнего вельможи Рф» фельдмаршала Трубецкого, по меркам той эры числился уже глубочайшим стариком и чуть ли подступал на должность королевского секретаря. Зато когда-то, в бурной молодости, проведенной в дипломатичных разъездах по Европе, Бецкой был близок к княгине Ангальт-Цербстской – мамы Екатерины II. Злые языки в Петербурге даже утверждали, что нелегальный отпрыск «крайнего вельможи» и был реальным папой новейшей российской императрицы. Мы, потомки, правды уже не узнаем, но данную версию стоит подразумевать.
При всех раскладах Иван Бецкой на личном примере отлично знал, что такое нелегальный ребенок в ту эру. Его отец Иван Трубецкой в 1700 году, командуя дивизией в неудачном для нас сражении под Нарвой, попал в шведский плен, где и провел долгие 18 лет. Там, в плену, от неведомой шведки и родился его нелегальный отпрыск, тоже названный Иваном. Фамилию отца по законам и понятиям той эры рожденный вне брака ребенок носить не мог, потому показавшемуся на свет в Стокгольме отпрыску вельможи Трубецкого дали фамилию Бецкой – обычное сокращение для аристократических бастардов. Вообщем, в языке российского простонародья тогда для бастардов (от германского bastard – «внебрачный, побочный, незаконнорожденный») был куда наиболее емкий, еще не носивший совершенно уж бранного колера, но очень досадный синоним – ублюдок.
Ивану Ивановичу Бецкому подфартило быть «ублюдком» сверхбогатого аристократа – вельможа Трубецкой хлопотал о ребенке, отдал внебрачному отпрыску блестящее образование, обеспечил полностью состоятельную жизнь и неплохую карьеру. Но для большинства незаконнорожденных деток та эра была куда злее и страшнее. Даже полностью легитимные малыши бедного большинства в те столетия имели массу шансов умереть во младенчестве, голодовать, мучиться и надрывисто работать с самых малых лет. «Ублюдкам» же та эра готовила еще наиболее ужасную и грустную судьбу – обычное религиозное сознание их не воспринимало, их стыдились, такое было несмываемым позором, от их старались избавиться различными методами. При том, что рождали много, никакой контрацепции не зная.
Словом, нелегальные малыши были очень большенный и нездоровой неувязкой той эры. В Москве раз в день на папертях бессчетных церквей находили подброшенных малышей. Ситуация была так острой, что даже правитель Петр I, не очень склонный к абстрактному милосердию, в 1714 году, в самый разгар тяжелейшей Северной войны, издал указ сделать при церквах приюты «для постыдных малышей, которых супруги и девки рождают беззаконно», а в Москве устроить особенные «гошпитали», чтоб выручать таковых подкидышей. «И для воспитания выбрать качественных жен», – говорил королевский указ. Хотя страна была истощена долголетней борьбой со Швецией, правитель Петр выделил воспитательницам «ублюдков» очень щедрую оплату – 3 рубля в год и «хлеба по полуосьмине на месяц». Из казны выделялись и немалые средства на прокорм подкидышей – по 3 средства (полторы копейки) на малыша в денек.
К крайнему году царствования Петра I лишь в Москве за муниципальный счет выхаживали полтысячи незаконнорожденных малышей, брошенных неведомыми матерями. Искусственного кормления тогда не было, и для такового количества грудных деток казне требовалось оплачивать 120 кормилиц. В итоге спасение 1-го «постыдного» малыша стоило государству недешево – не дешевле, чем содержание казака на далекой границе в Сибири. При всем этом московские «гошпитали» даже на полтысячи малышей выручали только малую часть брошенных «ублюдков». Неувязка была острой и ужасной.
Монарший пример
Скоро опосля воцарения Екатерины II генерал Бецкой представил императрице собственный «План о учреждении Воспитательных Домов приносным детям с гошпиталем для бедных родительниц». Предполагалось открыть такие дома в обеих столицах, притом в Москве аж на 8 тыщ деток, т. е. с расчетом на спасение «приносных» подкидышей со всей Центральной Рф. Эти сиротские приюты должны были заниматься спасением и предстоящим «воспитанием в пользу общества пропадаемых доселе безчеловечно бедных и невинных малышей».
При всем этом план Бецкого был ориентирован на общее внедрение благотворительности – «основание и содержание онаго Дома учреждается на едином самоизвольном подаянии от публики и поэтому не быть может ни в мельчайшее отягощение штату Вашего Императорскаго Величества».
Королева Екатерина II так серьезно отнеслась к плану собственного престарелого секретаря, что утвердила его особенным манифестом от 1 сентября 1763 года. Стартовала самая реальная маркетинговая кампания по благотворительности. Екатерина в качестве примера передавала на создание Воспитательного дома 100 тыс. руб. и обязалась отчислять в его пользу по 50 тыс. раз в год. Также и наследник престола, будущий правитель Павел, обязался любой год передавать в пользу дома по 20 тыс. руб.
Манифест от имени королевы объяснял и рекламировал этот монарший пример по всей Рф: «Объявляется всем и любому. Призрение бедным и попечение о умножении нужных обществу обитателей сущность две верховныя должности и добродетели всякого Боголюбивого владетеля… Возлагаем надежды, что наши подданные, прямыя малыши Отечества, последуя евангельской любви к ближнему и штатскому обязательству, к общей полезности и Нашему собственному с Разлюбезным Нашим Отпрыском и Наследником примеру, любой по способности собственной потщится снабдевать Боголюбивым подаянием, как на строение этого Дома, так и на содержание этого общаго добродетельнаго дела».
Маркетинговая кампания не ограничилась одним манифестом. Святейший синод Российской православной церкви издал особенное «извещение», призывая «как духовных, так и светских особ способствовать благому начинанию Императрицы». Отпечатанное большим для той эры тиражом 20 тыс. экз. извещение было разослано по всем городкам Русской империи. Кроме призывов следовать королевскому примеру оно содержало исторические эталоны благотворительности – там были ссылки и на указ Петра I о «постыдных малышах», и на деятельность новгородского митрополита Иова, создававшего в XVII веке бессчетные «сиропитательницы».
От духовной не отставала и светская пропаганда той эры. Сам Ломоносов написал оду в честь манифеста королевы, рекламируя благотворительность в тяжеловесном стиле поэзии того века:
Блаженство общества вседневно увеличивается,
Монархиня труды к трудам соединяет:
Стараясь о добре величавых нам отрад,
О воспитании печется малых чад!
Натура то говорит, повелевает вера,
Внемлите значимости Монаршего примера –
Екатерина вас предводит к чести сей,
Торопитесь щедростью, как верностью за Ней!
Воспитательные дома стали для той эры, на самом деле, системой социальной поддержки и помощи имперских масштабов
Vostock Photo
Мода, от которой не уклониться
И подданные «поторопились щедростью» вослед за императрицей с наследником. Наикрупнейшим жертвователем стал Прокофий Акинфиевич Демидов, внук и наследник основоположника известной династии уральских промышленников. Обладатель большой горнорудной империи, он занес на постройку Воспитательного дома 200 тыс. руб. В предстоящем Демидов также отчислял средства и передавал ценности на нужды сирот и развитие проекта Бецкого – в итоге его благотворительные взносы превысили 1 млн руб., что превратило Прокофия Демидова в наикрупнейшго филантропа XVIII века.
К слову, термин «филантроп» тогда был не в ходу, обычно гласили и писали «доброхотный датель». Кроме Демидова наикрупнейшим доброхотным дателем стал и сам создатель проекта Иван Иванович Бецкой, за следующие годы передавший на нужды Воспитательного дома средств и имущества на сумму практически 163 тыс. руб.
Броско, что в перечне доброхотных дателей присутствовала практически вся высшая знать Русской империи – придворным было не с руки уклониться от настолько демонстративного и разрекламированного примера императрицы. Первым попасть в перечень жертвователей смог генерал-фельдмаршал Бестужев-Рюмин – прошлый канцлер империи обязался раз в год перечислять на нужды Воспитательного дома по 3 тыс. руб.
Князья Голицыны, Гагарины, Шаховские, Куракины, Волхонские, Несвицкие, Долгорукие, графы Салтыков, Чернышев, Шувалов, Строганов, Мордвинов, Миних, Толстой, Панин, Нарышкин, Стрешнев, Олсуфьев – не факт, что по собственной охоте, но стали доброхотными дателями. В перечне благотворителей отметились даже буйные побкдители королевы братья Орловы.
Посреди дам наикрупнейшими благотворительницами стали три дамы: подруга королевы Анна Нарышкина, жена малороссийского генерал-губернатора и грядущего фаворита турок графиня Екатерина Румянцева и казанская помещица Марфа Кашкадамова. Из духовных лиц щедрым пожертвованием отличился будущий Столичный архиепископ Амвросий, отпрыск 1-го из приближенных гетмана Мазепы (его отец во время известной гетманской измены сохранил верность Рф и чудом выжил).
В списке «доброхотных дателей на устроение Воспитательного Дома» были, само собой, и негоцианты – Логинов, Лапин, Собакин, Лазарев (наикрупнейший ювелир той эры) и Сериков (один из ведущих производителей парусины для нашего флота). Посреди благотворителей 1763 года считается даже крепостной крестьянин, правда, не обычный – Никифор Артемьевич Сеземов был богаче почти всех негоциантов, заработал большие капиталы на «винном откупе», торговле алкоголем, сам обладал имениями с полутысячей крепостных душ, но по закону считался крепостным графа Шереметева. Никифор Сеземов передал на «устроение Дома приносным детям» 14 788 руб., больше, чем почти все негоцианты и аристократы, за что удостоился особенной чести.
Иван Бецкой, создатель проекта воспитательных домов, очевидно осознавал толк в пиаре – наилучшим художникам той эры была заказана галерея портретов самых щедрых благотворителей. До наших дней отчасти сохранилась «Опекунская серия» – группа картин с изображением доброхотных дателей, на которых мы можем узреть Прокофия Демидова, князя Сергея Гагарина, Марфу Кашкадамову и неких других жертвователей, в том числе крестьянина Сеземова.
На портрете кисти Дмитрия Левицкого, рисовавшего портреты самой императрицы, крепостной филантроп держит в руке лист с изображением плана Воспитательного дома. На обороте портрета надпись – «Человеколюбивый Податель села Выхина поселянинъ Никифоръ Артемьевъ Сеземовъ».
2 рубля за подкидыша
Кроме сбора пожертвований от доброхотных дателей благотворительный проект Бецкого и Екатерины II предугадывал и ряд других источников финансирования. К примеру, королева повелела отчислять в пользу Воспитательного дома четверть всех сборов с «общественных позорищ», т. е. с комедий и опер «на большенном театре за Красноватыми воротами» и со всех дворянских маскарадов, проводимых в Москве. В итоге за полгода с 26 общественных маскарадов для дворянства старенькой столицы собрали в пользу незаконнорожденных сирот 2000 руб. Напомним, что идет речь о весьма больших суммах – крепостной человек в те годы стоил от 30 до 100 руб.
2 мая (новейшего стиля) 1764 года, в денек рождения императрицы Екатерины II, состоялось официальное открытие Столичного воспитательного дома. Из Успенского собора Кремля к месту закладки дома на местности бывшего Гранатного двора и Васильевских бань (сейчас Москворецкая набережная к востоку от парка Зарядье) прошел крестный ход, во всех церквах первопрестольной столицы звонили в колокола. Пространство строительства украсила закладная доска с надписью: «Екатерина II, императрица и самодержица всероссийская, для сохранения жизни и воспитания в пользу общества в бедности рожденных малышей, а притом и в прибежище сирых и неимущих родильниц, повелела сконструировать сие здание».
В этот же денек Воспитательный дом официально принял 2-ух первых малышей. Иван Бецкой и здесь показал возможности в пиаре – девченку («найдена в приходе Богоявления, что в Елохове») нарекли Екатериной в честь королевы, мальчугана («найден в Германской слободе у Денисовских бань») окрестили Павлом в честь цесаревича, наследника престола. За последующий век собственного существования дом воспримет 625 987 малышей – большая цифра для той эры.
За принесенных в дом подкидышей из его фондов выплачивали щедрую премию – 2 руб. Но сходу платили лишь за здоровых: нездоровых и недоношенных пробовали по способности вылечивать и платили лишь опосля того, как принесенные малыши выживали и выздоравливали.
Детская смертность в ту эру была весьма высочайшей даже посреди благополучных имущих классов. У незаконнорожденных же того века, показавшихся на свет в неблагополучной социальной среде, она просто ужасающа для нашего современника: в 1764 году Воспитательный дом принял 523 малыша, из которых умерло 424 (смертность 81%). В отдельные годы смертность была еще выше – так, в 1767-м из 1089 принятых подкидышей умерло 1073 (смертность наиболее 98%). Но, к чести Ивана Бецкого, скоро смертность удалось понизить, в среднем она составляла 20%, а в отдельные годы на закате XVIII века опускалась ниже 10%, т. е. выживаемость малышей Воспитательного дома была выше, чем в почти всех крестьянских семьях той эры.
При Екатерине II раз в год в Столичный воспитательный дом приносили в среднем около 1800 незаконнорожденных подкидышей (либо порядка 5 малышей раз в день). Деток выкармливали молоком – как от нанятых кормилиц, так и коровьим. Позднее воспитатели изобрели даже искусственное вскармливание, хотя на наш современный взор и несколько пугающее – смесь крахмала, воды, сахара и маленького количества… крепкого алкоголя, лучше рома.
Но почти все мед и педагогические способы Бецкого обогнали свое время. К примеру, в эру, когда часто пороли даже дворянских недорослей, он прямо воспрещал работникам Воспитательного дома безжалостно наказывать подопечных. «По физике подтверждено, что лупить деток, угрожать и бранить, хотя и предпосылки к тому бывают, есть существенное зло…» – говорила написанная Бецким {инструкция}.
Пока шло активное стройку корпусов Воспитательного дома – 1-ый окончат в 1767 году, – благотворительное заведение располагалось в личных домах, временно либо навечно переданных в его пользу. При всем этом дом был не попросту приютом, а целым благотворительным комплексом. К примеру, при нем работали бесплатные кухни для пропитания нищих и раз в год, по советам священников приходских церквей Москвы, выделялись средства на 50 свадеб и венчаний неимущих.
Демидовский размах
Иван Бецкой озаботился и образованием сирот – при столичном доме скоро сделали «Воспитательное училище для коммерции», на которое наикрупнейший меценат XVIII века Прокофий Демидов выделил 205 тыс. руб. Уже в 1770 году стараниями Бецкого аналогичный Воспитательный дом с «родильным гошпиталем» открылся и в Петербурге, сначало он размещался на местности Смольного монастыря.
К тому времени выяснилось, что одной благотворительности для содержания разросшихся домов и тыщ воспитанников откровенно не хватает. Щедрый пыл доброхотных дателей, в 1763-м по примеру королевы бросившихся жертвовать на незаконнорожденных сирот, достаточно стремительно истощился. Средств от разовых благотворительных акций и спорадических подношений было очевидно недостаточно. Иван Бецкой и его сотрудники пробовали изобретать любые методы добычи средств – к примеру, подаренный Прокофием Демидовым для утехи воспитанников «кабинет смешных вещей» превратили в платный музей.
Но для развития заложенной Бецким системы массовой социальной защиты требовался постоянный и не зависящий от настроений публики источник средств, притом больших. Уникальный и роскошный выход предложил все этот же Прокофий Акинфиевич Демидов. Наикрупнейший российский меценат XVIII века был весьма ярким человеком – в эру всеобщей государевой службы он постоянно подчеркивал, что ни денька не служил, и совершенно бравировал своим недворянским происхождением, разговаривая с утонченной знатью нарочито народным языком. Если Ивана Бецкого королева подчеркнуто уважала, то богатейшего потомка демидовской династии откровенно не обожала, называя его «дерзким болтуном».
Но при всех чудачествах владелец уральских заводов был очень образован и неглуп. За выдающуюся благотворительность – выше миллиона рублей, большая сумма для той эры! – королева обязана была присвоить «болтуну» генеральский чин статского советника. Конкретно Прокофий Демидов в итоге предложил Бецкому роскошный выход: на собранные филантропами капиталы организовать банк, прибыль от которого и употреблять для постоянного финансирования Воспитательных домов.
На тот момент в Русской империи кроме полулегальных контор ростовщиков и представителей зарубежных банкиров работал, на самом деле, только один муниципальный Дворянский банк. Существовал к тому же Купеческий банк, но к тому времени практически обанкротившийся. Так что предложение Демидова имело шанс занять свою нишу на финансовом рынке. Сам термин «банк» в проекте Демидова и Бецкого отсутствовал – на языке XVIII века предложенная ими кредитная организация именовалась «исполнительным учреждением Вдовьей, Ссудной и Сохранной казны в пользу всего общества».
«Вдовья казна», предназначаясь «для избавления от бедности вдов и сирот», обязана была работать как типичный пенсионный фонд дворянства и купечества – супруги вносили в эту казну вклады, из которых опосля их погибели вдовы получали пенсии. «Ссудная казна», создаваясь «на помощь всем нужду в деньгах имеющим и в той нужде ростовщиками утесняемым», обязана была заниматься тем, что сейчас называется микрофинансированием, – выдавать маленькие и короткосрочные кредиты под «ручные заклады», другими словами залог движимого имущества, до этого всего драгоценностей дворянских жен. «Сохранная казна» в проекте Бецкого и Демидова обязана была принимать валютные вклады под проценты «с надежным защищением от всякаго прикосновения» и практически являлась прототипом того, что в будущих веках назовут сбер кассой.
Прибыль со всех 3-х «казён» (конкретно так это слово склонялось в XVIII веке) обязана была идти на финансирование воспитательных и сиротских домов либо, как писалось в утвердившем проект королевском указе, «не в обогащение свое, но единственно в пользу неимущим».
«Сиротский» банк
Денежный проект Бецкого и Демидова королеве и ее приближенным сходу приглянулся. «Что все-таки касается до казны Сохранной, то любому понятно, что от различных угроз сохранить немалые суммы средств партикулярные (личные. – «Профиль») лица посейчас могли, лишь выходя в зарубежные банки, а через то недоверенность собственному собственному Отечеству и от прямых патриотов пространство иметь может…» – в вычурном стиле того века говорила правительственная резолюция на проекте Демидова и Бецкого.
Бесплатные столовые для бедных
Interfoto/Vostock Photo
Екатерина II высочайше утвердила проект 20 ноября 1772 года. Вне сомнения, три казны – Вдовья, Ссудная и Сохранная – оказались наилучшим денежным предприятием в Рф той эры. Казны не только лишь обеспечили финансирование Воспитательных домов и массу другой социальной помощи, да и стали наикрупнейшим кредитным учреждением империи. Спустя четверть века, к 1795-му, сумма личных вкладов в Петербургской сохранной казне достигнула 6,9 млн руб., а в Столичной – 8,7 млн. Другими словами на финансирование Воспитательных домов работал весьма впечатляющий капитал, равнявшийся четверти всех доходов Русской империи за тот год.
К финалу царствования Екатерины II кредиты от 10 руб. до 50 тыс. выдавались Ссудной казной под 6% годичных (у ростовщиков – минимум 10% и выше). Добавочно все заемщики в неотклонимом порядке жертвовали в пользу Воспитательных домов по 1 копейке с всякого приобретенного в кредит рубля.
При предоставлении залога кредиты Ссудной казны выдавались под 2% годичных. Залогом были бы не только лишь недвижимость, продукты либо ювелирные изделия, да и меха, различное дворянское платьице и даже кружевное белье. Но проще всего кредиты получали под залог крепостных фермеров – с 1781 года обычный залог за кредит в 1000 руб. составлял 30 душ. Большая часть населения для банков в ту эру все еще было не клиентами, а продуктом…
Вклады в Сохранную казну принимались под 3%, притом раскрывались как именные счета, так и на предъявителя, которые оформлялись особенным «билетом» – прототипом сбер книги. Так как правления Воспитательных домов находились в Москве и Петербурге, то Сохранная казна здесь же занялась безналичными переводами меж столицами, а потом и в остальные большие городка империи. За безналичный перевод с клиентов брали по 0,25% от суммы.
В стране всем было понятно о личном покровительстве императрицы этому необыкновенному банку, что много содействовало его популярности и высочайшей репутации посреди вкладчиков. У 3-х «казён» скоро возникла целая сеть губернских филиалов по всей Рф, а посреди вкладчиков петербургского отделения был, к примеру, Абрам Петрович Ганнибал, прадед А.С. Пушкина, хранивший в этом банке 31 800 руб. Самый же большой вклад на финале XVIII века принадлежал Алексею Бобринскому, отпрыску Екатерины II и Григория Орлова, – 627 417 руб. на счетах внебрачного малыша королевы содействовали финансированию соц программ империи по спасению внебрачных деток малоимущих слоев населения.
Интересно, что казны Воспитательных домов стали первым банковским учреждением Рф, где везде использовалась «итальянская бухгалтерия» – обычная в наши деньки система двойной записи дебета и кредита. К финалу XVIII века три казны Воспитательных домов стали так суровым денежным явлением, что правительство Русской империи начало прибегать к их помощи в случае чрезвычайных расходов. К примеру, в 1797–1798 годах правитель Павел I намедни войны с Францией занял со счетов Петербургского воспитательного дома практически 2 млн руб. Так что именитый итальянский поход Суворова готовился в том числе и на эти «сиротские» средства.
Мощная финансовая база Воспитательных домов дозволила им к началу XIX века перевоплотиться в разветвленную сеть благотворительных, соц и учебных заведений по всей стране. На самом деле, для той эры они стали системой социальной поддержки и помощи имперских масштабов. Начавшись с 2-ух домов в Москве и Петербурге, намедни наполеоновского нашествия эта система включала огромное количество образовательных и мед заведений по всей стране, всяческие богадельни и родительные лазареты с повивальными училищами, вдовьи дома, дома для призрения девиц великодушного звания, сиротские университеты, фельдшерские и ремесленные школы, училище глухонемых и пр. Даже именитый Царскосельский лицей, воспитавший А.С. Пушкина, отчасти финансировали три казны Воспитательных домов – головного общественного и благотворительного учреждения Русской империи.