Фото: Александр Петросян / Коммерсантъ
В России впервые провели инициативный опрос 14-летних. «Огонек» узнал его результаты.
Есть разные интерпретации того, в какое десятилетие мы с вами живем: одни более лестные для власти, другие менее. Но есть в конце концов и не очень еще раскрученные, в частности, в 2018 году наше правительство анонсировало, что до 2027-го будет длиться «Десятилетие детства». Оператором этого перспективного федерального плана является Министерство просвещения, прибегающее к помощи других участников: Общественной палаты, Минтруда и т.д. До недавнего времени программа оставалась в тени, так как ее показатели никак не учитывались в рейтингах эффективности губернаторов и прочих официальных KPI, внимание к которым является жизненно важным для всего бюрократического корпуса. Но демографическая ситуация в стране меняется: рождаемость, по всем прогнозам, будет неизбежно падать, количество детей сокращаться и «детский вопрос» в России внезапно оказывается острым. Достаточно проанализировать последние разговоры президента с главами регионов (например, с нижегородским губернатором Глебом Никитиным), чтобы обнаружить, что «убыль населения», «детские сады», «поддержка семей» и прочее становятся политической повесткой.
С чего начинается детство
Главной проблемой правительства, мешающей как-то функционально вписать детскую тему в свои планы и проекты, является ее неуловимость: как реально и эффективно влиять на демографию — даже для экспертов открытый вопрос, что конкретно конструирует «счастливое детство» — загадка. За рубежом для поиска ответа на последний вопрос принято рассчитывать так называемые «Индексы детства», построенные по разнообразным шкалам и методикам. Преимущественно они опираются на объективные статистические данные, подкрепленные отдельными школьными опросами, и т.д. В любом случае основу этих индексов составляет кропотливо собранная эмпирика, которой в России недостает. И все равно всегда остается интрига: насколько собранные нами данные соответствуют реальному самочувствию детей и подростков.
Казалось бы, можно зайти с другого конца — попробовать составить «Индекс субъективного детского благополучия», то есть опросить напрямую детей. В федеральном плане «Десятилетия детства» эта задача была поставлена во главу угла: во всех документах указывается, что нам «нужно услышать голос детства», нельзя за детей решать, счастливы они или нет, давайте узнаем у них, чего недостает нашему младшему поколению… Повторять эти мантры про «клиентоориентированность», а в данном случае детскоцентрированность можно сколь угодно долго, так и не придумав, как решить указанную задачу. На пути любого социолога, решившегося-таки спросить о чем-то ребенка, тут же встают три методологические проблемы, которые мы обсуждали, в частности, с одним из инициаторов исследования — Фондом Тимченко — в надежде их как-то преодолеть. Во-первых, непонятно, как (в какой обстановке) говорить с ребенком, чтобы он рассказывал о себе, а не транслировал чужое мнение о нем самом (родителя, учителя); во-вторых, как говорить с ребенком, не нарушая этических запретов и при этом не увязая в бесконечной череде документов об информированном согласии родителей, законных представителей; в-третьих, как, поговорив с ребенком, оценить степень его благополучия.
Социологическое сообщество очень консервативно: мы до сих пор верим в случайную выборку и ее способность репрезентировать всю страну. Правительство, естественно, ориентируется на консенсус внутри нашего цеха. Однако, опираясь на существующий консенсус, сложно сдвинуть тему субъективного детского благополучия с мертвой точки. Хотя бы потому, что лучший разговор с детьми — это неформальный разговор, ведущийся в процессе игры, в условиях социологического эксперимента, граничащего с авантюрой.
Поймать Сетью
Наша исследовательская группа решилась на эксперимент и «разведку боем»: опросить детей (от 10 до 17 лет) в соцсетях, в частности через наиболее располагающий к такому формату сервис TikTok. Эффект пилота превзошел наши ожидания: более 2400 детей и подростков перешли по ссылкам, осмысленно ответили на вопросы — и все это вне контекста школьного или другого административного принуждения. Такого рода исследование проводится впервые, к нему можно предъявить массу претензий. Потому что, во-первых, мы опрашивали не детей (которых видим и анкетируем), а пользователей соцсетей, идентифицировавших себя как подростки. Мы не проверяем и не имеем права проверять их аккаунты: здесь имеет место осмысленное отчуждение, мы общаемся с «социальным типом» подростка. Во-вторых, наша выборка — не про Россию глазами Росстата.
Полученные цифры пока не поставишь в госпрограмму, они служат только иллюстрацией и «первой пристрелкой». Скажем, что, хотя мы и опрашивали подростков от 10 до 17 лет, половина всех ответивших — это 14-летние, поэтому исследование преимущественно про них. Кроме того, в нашей итоговой выборке вдвое больше девочек, чем мальчиков, есть сдвиг и по месту проживания — жителей крупных городов заметно больше. Что касается дохода, то в опросе участвовали в основном дети из класса «ниже среднего», то есть очень бедные, очень богатые и собственно средний класс представлены в нем меньше. Заметим тут же, что граждане с доходами «ниже среднего» — самый распространенный социальный слой в стране.
Формируя наш опросник, мы оглядывались на доминанты западных индексов: как правило, там говорится о шести вещах: об образовании, о здоровье, социальном окружении, об участии в принятии решений, о самореализации и безопасности детей. По правде сказать, эти параметры не всегда соответствуют тому, что составляет жизненный мир подростка и заботит его в первую очередь. Но чиновник видит ребенка своими глазами, наша задача — сблизить две оптики, найти некоторый язык цифр и параметров, который хоть что-то рассказывал бы одним о других.
Понятно, что образование — это постоянный спутник детства. Любит ребенок школу или нет, она занимает в его жизни такое место, что спрашивать о ней необходимо. Первое, что выяснилось,— подростки не представляют собой какого-то монолита в восприятии образовательного процесса. Мы получили большую дисперсию ответов, а иногда и вовсе распадение выборки на две равные части.
Например, 42 процента детей сказали, что дистанционный формат скорее мешает их обучению, а 47 процентов заверили, что помогает.
С чем связано такое различие? Очевидно, что адаптивность ребенка к окружающей среде обеспечивается не просто его детским возрастом, психикой и прочим, а какими-то еще факторами, которые требуется исследовать. Опрошенные дети очень хорошо включены в систему кружков, дополнительных занятий и секций, особенно популярны иностранные языки, кодирование, программирование и т.д. Однако здесь заметна и сегрегация: жителям сел все эти формы детской активности (хотя многие из них и существуют онлайн) оказываются менее доступны.
Помимо всех кружков, связанных с дополнительным образованием, около 40 процентов детей так или иначе занимаются спортом, что, видимо, является очень хорошим параметром в обобщенной рубрике «здоровье». Но тут же заметен другой эффект: в 10–11-м классе все занятия спортом резко сходят на нет. Детство кончилось — спорт закончился. Понятно, что подростки готовятся к поступлению в вуз, профессионализируются и им уже не до спортивных секций, не до заботы о здоровье. С одной стороны, и ладно бы с ним. Но с другой — мы в опросе получили удручающие данные: 25 процентов детей признались, что у них есть «ограничения по здоровью, которые им сильно мешают», то есть некие особенности физического развития. Это говорит о специфике нашего молодежного ресурса (к тому же численно уменьшающегося год от года!): подростки нуждаются в среде, приемлемой для разных форм физического развития, в помогающей терапии и уже на старте имеют некоторые ограничения, которые могут сказаться на их работоспособности в будущем.
Тень одиночества
Социальное окружение, участие в принятии решений в семье, вера в себя — все это сложные и многокомпонентные параметры, которые не всегда удается обратить в цифры. Но, скажем, для нас было большим удивлением обнаружить, что 53 процента детей, участвовавших в исследовании (почти без отличия по возрастам), постоянно чувствуют себя одинокими. Редко испытывают одиночество только 37 процентов опрошенных, а никогда — 7. Положим, никогда не быть одиноким — это странно, период взросления, как и все прочие, требует какого-то внутреннего сосредоточения, но вот «постоянное» одиночество, особенно на фоне простоты коммуникации, скорости обмена сообщениями в наше время, выглядит пугающим. Возможно, это последствия все той же виртуализации, во всяком случае, мы выяснили, что «двор» как некое окружение, измерение жизни ребенка перестал существовать, переместившись в пространство соцсетей и анонимных контактов. Удивительно, но чувство одиночества роднит стариков и детей: будто две эти когорты, отсеченные от экономически активного населения, воспринимают себя «не у дел».
Такое состояние, когда тот, кто не занят, в каком-то смысле «недочеловек», характерно для индустриального общества: видимо, в нем мы по факту и находимся. 55 процентов детей говорят, что открыто высказать свое мнение могут только друзьям, открыться родственникам готовы еще 16 процентов опрошенных и почти столько же полагают, что быть откровенным не стоит ни с кем. Особенно удручающим выглядит уровень доверия учителю: во всяком случае, только 2 процента детей готовы сделать его своим конфидентом (именно поэтому сложно опрашивать подростков в школах — нужно придумать механизм, который спасал бы нас от ситуации административного принуждения со стороны старшего). С другой стороны, все же любое одиночество детей — условно, оно является скорее психологическим фоном, чем реальными обстоятельствами жизни. Семья остается жизненным миром и источником стабильности: если случится какая-то неприятность, 33 процента в первую очередь обратятся к родным, хотя 38 процентов (то есть сопоставимое количество) все же сначала поищут помощи у друзей. 19 процентов признаются, что им вовсе не к кому обратиться, и опять-таки только 1 процент пойдет, ища защиты от проблем, к учителю.
Если резюмировать полученные данные, окажется, что весь наш опрос скорее не про детей, а про родителей и учителей в этом сложном 2020 году — про их растерянность, непонимание и встречное детское отчуждение. В целом взгляд детей на будущее, на опасности, на положение своей семьи более радужный, чем у массы россиян: детство остается благополучным возрастом, несмотря на отдельные тревожные ответы наших юных респондентов.
Но, очевидно, страна переживает дефицит образования взрослых — как родителей, так и чиновников — в том, что касается навыков общения и обращения с детьми.
Понимание родительства и — шире — ответственности за детей нуждается в каком-то переопределении, поиске контекстов и способов равной коммуникации. Социальная политика в России привыкла работать с детским неблагополучием, концентрируется на нем, но и «детское благополучие», его субъективные параметры — это то, с чем можно и нужно работать.
Дмитрий Рогозин, ведущий научный сотрудник Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС
Подробнее на: kommersant.ru