«Никогда никому ничего не хватает. Это основной закон термодинамики. Мне никогда не хватало виски… Вот вы – молодой человек, вам когда-нибудь хватало баб? Так вот, ни Standard Oil, ни Royal Dutch Shell никогда не будет хватать нефти».
Джон Дос Пассос
Принято считать: современная модель глобализации вошла в пике 11 сентября 2001 года. Мирный («мягкая сила») транзит национальных экономик (Nation State) в интернациональный формат сменился на мобилизационный («умная сила»). Светлый лик храма на холме перестал обеспечивать добровольную трансформацию. К добрым намерениям и баблу добавили револьвер системы Кольт.
Публично концепт «умной силы» озвучат позже. Буш-младший использует его на саммите G8 в Си-Айленде (2004), когда будет объявлять о новом прочтении конструкта «Большой Ближний Восток» (Greater Middle East/GME). Суть первого и второго (концепта и конструкта) раскроет Кондолиза Райс, заявив об отказе США поддерживать местные авторитарные режимы ради стабильности и о начале борьбы за демократию (дестабилизация).
В современной модели экономики все трансформации начинались и начинаются с нефтеносных районов планеты. Нынешняя трансформация началась задолго до 11.09.2001…
Нефтяной голем
Геополитический конструкт GME актуализировался в начале 1980-х годов. В состав Ближнего Востока географически были включены нефтеносные и транссредиземноморские страны Магриба (Алжир, Ливия, Тунис, Марокко, Мавритания), трансазиатские (Пакистан, Афганистан) и африканские стражи «Ворот скорби» – прохода между Красным морем и Индийским океаном (Судан, Эритрея, Джибути, Сомали). Вскоре конструкт получит геоэкономическое наполнение.
«Новый Ближний Восток» – назовёт свою книгу, вышедшую в 1993 году, бывший премьер Израиля Шимон Перес. Новым в проекте GME станет идея создания за счёт ресурсов региона центра интеграции на базе Израиля. «Перед Израилем стоит жёсткий выбор: быть Великим Израилем на основе численности управляемых палестинцев и площади оккупированных территорий, или же быть Великим на основе объёма рынка, который он охватывает».
В 1997 году Збигнев Бжезинский в книге «Великая шахматная доска» (The Grand Chessboard: American Primacy and Its Geostrategic Imperatives) раздвинет географию конструкта GME ещё шире, включив в него Балканы, Закавказье (Азербайджан, Армения, Грузия) и Среднюю Азию (Казахстан, Узбекистан, Кыргызстан, Туркменистан, Таджикистан).
Политически конструкцию должен был скрепить блок ГУУАМ (Грузия, Украина, Узбекистан, Азербайджан, Молдавия) с планируемым созданием собственных сил самообороны. А геоэкономический смысл «новый GME» стал обретать только благодаря развалу СССР.
Война в Чечне направит каспийские углеводороды в Европу, впервые в истории России минуя её территорию (Баку – Тбилиси – Джейхан). При пассивном участии (бездействие) Москвы начнёт складываться принципиально новая конструкция GME. Завершить её формирование должно было создание Транскаспийской трубопроводной системы.
Труба через Каспий превращала Среднюю Азию, классический Ближний Восток и Закавказье в единый нефтегазовый коллектор, изолируя Иран и Россию. Его врезка через Балканы в Балто-Черноморский коллектор (проект нефтяного «Междуморья»: Украина, Белоруссия, Польша, Литва) создавала конгломерат из шести макрорегионов. Чёрное море («расчётный стол» Великого шелкового пути) превращалось в евро-атлантический залив.
Завершить формирование новой конструкции «Большой Ближний Восток» должно было создание Транскаспийской трубопроводной системы.Фото: Рогулин Дмитрий/ТАСС
Строилась новая политическая география (субъектность рынка). Общий транзит в отличие от морских поставок углеводородов требует создания пространства «общей нормы»: таможенные тарифы, контрактное право, силовой контур обеспечения исполнения обязательств. Иными словами, требует унифицированной юридической и пенитенциарной системы, поддерживать которую ни одна из стран «нового GME» не способна.
В случае реализации конструкта Россия теряла позиции на рынке, Европа – право голоса, а арабские страны – зачатки/остатки суверенитета. В энергетическое сердце планеты вживлялся клапан (регулятор), обеспечить работу которого могли только США (НАТО). Россия, Западная Европа и Китай, отрезанный от GME Афганистаном, выпадали из политически активной картины мира. Превращались в то, что в англосаксонской политической семантике называется «страны-безбилетники».
Параллельно (авансом) с возведением нового конструкта разгонялась капитализация нефтеносных стран. За два года (1999–2001) цена на нефть аномально вырастет более чем в три раза (с 10 до 35 долларов за баррель), вопреки постоянному повышению квот ОПЕК, а в следующие семь лет отрастёт почти до 140 долларов за баррель. В течение 100 лет, предшествующих этому росту, совокупная цена на сырьё в реальном выражении снижалась в среднем на 0,7 процента в год, обеспечивая прирост потребления и прибыли стран финансового сектора мировой экономики.
Вслед за нефтью стали расти цены на топливо. В 2001 году по Европе покатились так называемые бензиновые бунты. Попытка европейских правительств обвинить во всём ОПЕК провалилась.
В ходе полемики выяснилось: более 80 процентов цены на бензин формируется за счёт налогов стран-импортёров. Оказалось, на «нефтяной игле» не сидят развивающиеся страны, а висит социальный мир и порядок развитых стран.
Любопытно, что одновременно с «бензиновыми бунтами» в Европе поднялась антимиграционная волна. Инициатором темы, помимо политиков-консерваторов, выступили Ватикан и католические священники. Европейская ксенофобия и антиизраильская повестка ускорили сближение арабских стран, страны ОПЕК консолидировались на антидолларовой повестке (Венесуэла, Ливия и Ирак выступили за перевод нефтяных расчётов в евро).
Процессы, зародившиеся на рубеже веков, сегодня определяют политическое лицо планеты. Когда из мегапроекта был выдернут транскаспийский стержень, США сменили политику пряника на кнут. Для Лукашенко Балто-Черноморский коллектор – предмет торга, основа существования «многовекторного» режима, вопрос жизни и смерти.
Стержень из проекта выдернул Иран, который настаивал (продолжает настаивать) на исключительном праве прибрежных стран общими усилиями добывать ресурсы Каспия. Россия изначально согласилась с секторальным разделом дна Каспия и присутствием западных компаний, но упёрлась в вопросе общего водного пространства, что требует, по мнению Москвы (но не Баку и Ашхабада), согласия всех каспийских государств на строительство трубы.
Вести игру в скрытом формате стало невозможно и бессмысленно. В 2004 году Буш заявит о большой демократизации GME, а в 2006-м, во время Второй (спонсируемой Англией и США) ливанской войны конструкт легализуют. Премьер Израиля Эхуд Ольмерт и госсекретарь США Кондолиза Райс объявят, что война является началом реализации концепции «Новый Ближний Восток». Ирак к этому моменту уже был повержен.
В 2007 году Путин произнесёт Мюнхенскую речь. Через год Китай и Индия провалят Дохийский раунд переговоров в рамках ВТО, отказавшись вскрыть свои финансовые системы. Инфраструктурный кризис трансформируется в финансовый. Заблокирован будет не просто рост отдельных сегментов мирового рынка, а система управления моделью роста (возможность прогнозирования).
Шёлковый путь наоборот
В 2008 году встала задача не пустить «вертолётные», вновь напечатанные деньги на развивающиеся рынки, лишить ресурсные страны возможности капитализировать свои стратегии роста. Цветные революции, «арабская весна» и войны дестабилизировали страны GME (демократизация), сузив их прогнозный горизонт (предсказуемый рост). Риск потери инвестиций («цена страха») достиг пороговых размеров.
(N.B.: «Цена страха» инвестиций в развивающиеся страны выросла не только для транзакционного центра мировой экономики (банковская система Запада), но и для самих развивающихся стран, финансовая политика которых подчинена мировому эмиссионному центру (ФРС США). Это хорошо видно на примере России. Отказавшись в 90-е от собственной кредитно-денежной системы, мы «храним» сбережения в чужой валюте и вынуждены их наращивать «на чёрный день» в ущерб инвестициям в своё развитие.)
На дефицитном по своей природе рынке было создано ситуативное изобилие. Рост сланцевой добычи в США, блокировка Эр-Риядом усилий ОПЕК по снижению добычи, биржевая игра и «нелегальные» поставки исламским государством иракской нефти на мировой рынок девальвировали сырьевой фактор. Результатом стало паническое бегство капитала из сырьевого сектора в корпоративный (обвал 2014 года).
Игру на финансовом и нефтяном рынке дополнила информационная политика. Хайп вокруг глобального потепления, зелёной энергетики и антикарбоновых пошлин поместил экспортёров нефти в разряд отверженных («неприкасаемые»). В рамках существующей финансовой модели интеграцию производящего и ресурсного сектора мировой экономики на основе долгосрочной стратегии роста капитализировать невозможно.
Насильственная девальвация сырьевого сектора финансово расколола ресурсные и производящие страны, параллельно создав зону общих интересов (переговорная площадка) последних с транзакционным центром мировой экономики. Альтернативой переговорам производящего и финансового сектора по разделу «возникающей» из сырья новой прибыли является слом модели. Чтобы принудить производящие страны к договорённостям, США должны переломать ресурсные страны.
В отличие от России, плывущей долгое время по волнам, Китай всё это время вёл контригру – экономическую экспансию в страны «нового GME».
Пока США при поддержке Эр-Рияда и Анкары продавливали Баку – Тбилиси – Джейхан (Чечня, Хаттаб) с перспективой создания транскаспийской системы, Китай развернул в свою сторону трубопроводную инфраструктуру Средней Азии.
Четыре нитки газопровода из Туркмении (общий объём 65 млрд кубометров) и нефтепровод из Казахстана (20 млн тонн). Нефтепровод Восточная Сибирь – Тихий океан с ответвлением в Китай (30 млн тонн), газопровод «Сила Сибири» (38 млрд кубометров) и проект «Сила Сибири – 2» (50 млрд кубометров) запустили инфраструктурное переформатирование (новое пространство «общей нормы») всего евразийского континента.
Энергетическая политика Китая носила системный характер – не ограничивалась странами GME. Высокие внутренние темпы роста и низкая стоимость труда позволяли Пекину игнорировать логику глобального рынка (конъюнктура). Использовалась схема торгово-инвестиционного партнёрства (льготное кредитование, бартер «ресурсы в обмен на социальную инфраструктуру»). Никаких политических требований партнёрам Китай не выдвигал.
Официальная церемония открытия газопровода «Трубопровод Центральная Азия – Китай» состоялась 14 декабря 2009 года на месторождении Самандепе в Туркменистане.Фото: Туманов Александр/ТАСС
С 2005 по 2013 год общий объём сделок трёх энергетических гигантов Китая (CNPC, Sinopec, CNOOC) по приобретению зарубежных активов составил 123,5 млрд долларов. Зарубежная добыча (более чем в 50 странах) выросла в четыре раза (126 млн тонн нефтяного эквивалента в год). Экспансия шла на фоне падения эффективности традиционных лидеров рынка.
С 2000 по 2014 год ExxonMobil, Shell, BP, Chevron и Total увеличили инвестиции в разведку и добычу в четыре раза (с 29 млрд до 121 млрд долларов). При этом объём добычи нефти у них упал с 507 млн до 443 млн тонн, доля в мировых запасах нефти снизилась с 3,5 до 2,2 процента (газа – с 3,9 до 3,0 процента). Совокупный задействованный капитал за это время вырос с 310 млрд до 902 млрд долларов, а его эффективность (рентабельность) упала с 18,4 до 4,6 процента.
Последняя цифра особенно показательна. Она демонстрирует, как «вертолётные деньги» поднимали стоимость западных компаний (фиктивный рост экономики), несмотря на падение уровня запасов, добычи и доходности. Перед кризисом 2008 года рентабельность пятёрки мировых лидеров выросла до 24,8 процента, а после запуска «печатного станка» и обвала цен рухнула в пять раз, при этом задействованный капитал вырос в три раза.
Параллельно с падением доли мировых мейджоров рос объём добычи «мировых лузеров» – нефтяных компаний Ближнего Востока и России. При этом их капитализация из-за возросшей «цены страха» постоянно падала. Китай этим пользовался и продолжает пользоваться, отжимая своих «стратегических» партнёров в цене будущих поставок по условиям инвестиционного сотрудничества.
Пока союз ресурсов (Россия) и производства (Китай) складывается как патология, в логике актуальной финансовой модели – нерыночно.
Сближение в большей мере диктуется общими угрозами. Смогут ли Москва и Пекин выработать в рамках ШОС или БРИКС взаимовыгодный проект, требующий своей (независимой от США) системы межстрановых расчётов, – это главный вызов для них. Впрочем, как и для Вашингтона.
Сближение Китая и России формирует силовой паритет с транзакционным сектором мировой экономики (НАТО). Конфликт «хозяйствующих субъектов» переходит в военно-политическое пространство. В этом смысле символично, что заключение Москвой и Пекином газового «контракта века» по времени совпало с украинским Майданом и стартом новой холодной войны.
США осознанно и целенаправленно подорвали единство финансового рынка. Капитал заперли на фондовой бирже, отрезав его от реальных активов. Миру продемонстрировали, что объективация законов рынка не более чем фикция, навязанное восприятие. Системный конфликт трёх секторов мировой производственной цепочки трансформировался в двухсторонний – финансы против промышленности и ресурсов.
Сближение Китая и России на нефтегазовой почве потенциально может перекроить военно-политическое пространство.Фото: Шарифулин Валерий/ТАСС
Ситуация патовая. Китай и Россия должны создать новую систему расчётов, если хотят использовать свои сбережения без «благословляю» от США. У Вашингтона задача противоположная – удержать мировое производство и ресурсы в своей юрисдикции (зона доллара), сохранив ликвидность ранее выданных гарантий / взятых на себя обязательств.
Курсом по ресурсам
Может показаться, что угроза распада глобального проекта, обострение борьбы за контроль над ресурсным сектором мировой экономики и «национальный реванш» оказались неожиданностью для конструктора и архитектора проекта. На самом деле это не так. К ликвидации проекта его автор и основной бенефициар готовился заранее.
В ноябре 2008 года национальный совет по разведке (НСР) США выпустил доклад «Глобальные тенденции – 2025: меняющийся мир», где был спрогнозирован дальнейший ход событий и обозначен возможный сценарий ответных действий Вашингтона. В числе основных угроз называлось появление новых национальных лидеров (на примере Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна). Рост экономики Китая, Индии и всего АТР ставился в прямую зависимость от доступа к энергоресурсам.
Проблема в том, что «изменение мира» началось раньше прогнозного 2025 года, но и подготовка к нему стартовала много ранее.
Консолидировать свой энергетический сектор США стали за 10 лет до выхода доклада. Консолидация шла в виде объединения осколков первой и самой могущественной транснациональной компании мира – Standard Oil.
В августе 1998 года о слиянии объявили Amoco и British Petroleum (Standard Oil of Ohio, Standard Oil of Indiana, Atlantic). В декабре этого же года стало известно о грядущем объединении Exxon и Mobil (Standard Oil of New Jersey, Standard Oil of New York). В 2001-м о слиянии заявили Chevron (Standard Oil of California) и Texaco. Conoco (Continental Oil), последняя из семи «сестричек» дружной «семьи» Джона Д. Рокфеллера, объединилась с Phillips в 2002 году.
Реинкарнация Standard Oil означала, что грядёт новая мобилизация. Объединялись не НПЗ и буровые вышки, а административные ресурсы. Круг лиц, принимающих решения, сужался, управленческая мобильность (скорость принятия решений и их качество) повышалась. Политическая воля и прямой контроль над первичными ресурсами вновь стали определяющими факторами глобальной конкурентоспособности.
17 марта 2001 года Джордж Буш подписал документ, который так и называется: «Национальная энергетическая стратегия США». Стратегическими приоритетами в документе были заявлены рост внутренней добычи, повышение энергоэффективности, развитие инфраструктуры и – здесь внимательно – увеличение доли природного газа в топливно-энергетическом балансе страны.
Проще говоря, США рассматривают газ не как способ нарастить экспорт, а как способ снизить импорт нефти, изменив структуру потребления. С момента принятия стратегии США постоянно наращивали добычу как нефти, так и газа, но доля потребления газа росла, а нефти – падала. За 15 лет доля нефти в энергобалансе США снизилась с 43,8 до 40 процентов, а газа – выросла почти в два с половиной раза (с 13,9 до 33 процентов).
США следовали за мировым трендом. Предшествующие 30 лет мировые запасы газа росли в два раза быстрее запасов нефти. В 1970 году запасы газа и нефти соотносились как 30/70, в 1990-м – 45/55, в 2009-м – 50/50, с тех пор пропорция только растёт в пользу газа. Запасы традиционного газа сегодня оценивают в 200 трлн кубометров, плюс такой же объём метана угольных пластов. 500 трлн кубометров сланцевого газа и 23 000 трлн кубометров гидратов метана (основное место залегания – районы вечной мерзлоты: Арктика, Сибирь).
17 марта 2001 года Джордж Буш подписал так называемую Национальную энергетическую стратегию США, самым, скажем так, неожиданным пунктом которой стало увеличение доли природного газа в топливно-энергетическом балансе страны.Фото: Ron Sachs/Zuma/TASS
Топливно-энергетическая переориентация экономики носит глобальный характер. В Европе к моменту кризиса начиная с 1990 года потребление газа выросло на 84 процента, а в Азии – в четыре раза. К 2014 году доля нефти в мировом энергобалансе снизилась до 32,6 процента (36,7 процента в 2004 году). На этот период пришлись сланцевая революция и взрывной (с нуля) рост СПГ-индустрии.
Переход мировой экономики с одного топлива на другое исторически всегда сопровождался скачком технологий и сменой глобальных лидеров и аутсайдеров. Переход с дров на уголь породил английскую промышленную революцию и институциональное господство лондонского Сити (Pax Britannica). Смена угля на нефть индустриализировала аграрно-местечковые североамериканские штаты и установила Pax Americana.
Переход с нефти на газ мы наблюдаем в онлайн-режиме. Предсказать его итоги сложно, полевые работы в самом разгаре, кто-то подтягивает тылы, кто-то строит редуты. Лидер не хочет уступать позиции, а аутсайдеры пока боятся открывшихся перед ними возможностей, не способны осознать исторический шанс.
Грядёт новое биполярье. Роль и значимость ресурсных стран на время транзита резко возрастает. Финансовый центр делает всё возможное, чтобы не допустить экстренной капитализации новых/старых сырьевых потенциалов. Страны, не способные установить жёсткий контроль над национальным ресурсным контуром (слабопроектные территории), попали под мощное давление (новый передел).
Способность государства отстаивать свою зону ответственности и масштабировать её вовне (эффективный суверенитет) расставит страны по своим местам в посттранзитном мире. Исторические заслуги в момент транзита ничего не значат.
Только страны, готовые поставить на зеро своё будущее, примут участие в выработке новой формулы безопасности мира, новых правил функционирования мировой экономики и новых принципов раздела совокупной прибыли.
Главным препятствием на пути интеграции ресурсных и производящих стран (условные Россия и Китай) является тот факт, что транзит, распад глобального проекта они оценивают через систему координат, заданную проектантом (финансовый центр). Иными словами, интересы финансового центра видятся ими как свои собственные.
При всех очевидных изъянах и недостатках понимания сути «Большой газовой игры», которые демонстрируют ресурсные страны, её исход не определён. Определённо можно сказать только то, что импортозамещение не является стратегической целью США. Так же, как и затоваривание рынков Европы американским СПГ.
Во-первых, своих запасов сырья США надолго не хватит. Во-вторых, нет никакого смысла в экспорте конечного (дефицитного) ресурса в обмен на бесконечный (тобой же печатаемый) ресурс. В-третьих, отказ от импорта и энергетическая самоизоляция США (уход с мирового рынка) означают отказ от права участия в выработке стратегии (уход из глобальной игры).
По экспортному потенциалу США не сопоставимы ни с Саудовской Аравией, ни с Россией, ни с Ираном, ни с Венесуэлой.
По образу и подобию
Если стратегия по переводу мировой энергетики с нефти на газ существует, то у неё должны быть режиссёр (бенефициар), сценарий и опытный полигон. Поиски режиссёра неизбежно ведут в область конспирологии, два других параметра на виду. Сценарий представлен реформой газовой отрасли США, а полигоном по его отработке стал внутренний рынок Америки.
До 1985 года рынка газа в США не существовало, все виды газовой деятельности сертифицировались государством. По закону о газе (Natural Gas Act) 1938 года поставки и тарифы на прокачку, оценку фондов и транспортные издержки (вплоть до норм бухучета) контролировали федеральные органы. Комиссии по энергетике на уровне штатов напрямую контролировали цены, удерживая их на низком уровне.
Добычей газа занимались мелкие компании, промысел был варварским. Из скважины выкачивали «лёгкий» газ, после чего бурили новую. Низкие цены мотивировали потребителя (муниципалитеты) переходить на менее энергоёмкое топливо (тепловой паритет нефть/газ – 6 к 1), развивая трубопроводную инфраструктуру на местах.
Освобождаемая из внутреннего потребления нефть шла на внешний рынок.
На тот момент США были главным мировым экспортёром нефти. Нефть являлась стратегическим ресурсом, а газ – попутным (сорным) продуктом, который можно было только сжигать либо впустую, либо попутно производя свет и тепло.
С начала 70-х годов прошлого века США стали переходить от экспорта нефти к её импорту. Это было вызвано ростом энергодефицитности Америки, соответственно, стала расти значимость газа. Тренды, зарождающиеся в центре модели, всегда (рано или поздно) охватывают периферию, и к этому надо быть готовым. В 1978 году конгресс США примет новый закон о газе (Natural Gas Policy Act), целью которого станет дерегуляция газовых цен и их привязка к нефтяным.
Необходимость газового рынка была осмыслена политически. Никакой «шоковой терапии», никакой «невидимой руки». Все решения (добыча, транспорт, потребление) были предельно детализированы. Месторождения разбили на 26 категорий по дате бурения первой скважины, получению первого газа, типу скважины, виду контракта на поставку газа и так далее. Исходя из этого определили порядок дерегуляции каждого.
«Дорогие» в добыче месторождения – с 1979 года, «новые» в освоении – с 1985-го, на «старых» регулирование цен сохранили до полной их выработки. Дело в том, что у газа и нефти нет себестоимости. Операционные затраты невелики, а ключевым показателем является окупаемость первичных инвестиций, которая зависит от транспортного плеча и доступа к инфраструктуре, глубины и места залегания запасов, их объёма и качества.
За пять лет, прошедших с дерегуляции «дорогих» месторождений до дерегуляции «новых», цены на газ в США по отношению к тепловому эквиваленту не только сравнялись с нефтяными, но и превысили их. Тренд смены энергетического лидера оформился зримо. Начиная с 1984 года ежегодный объём мировой нефтедобычи стал превышать темпы роста вновь разведанных запасов.
США ставят перед собой новую амбициозную задачу – создать самостоятельный (независимый от нефти) внутренний газовый рынок. Алгоритм решения аналогичен схеме построения глобального нефтяного рынка: убрать долгосрочный контракт, перейти на спот, ввести в сделку между покупателем и продавцом посредника, застраховать возникающие риски биржевой торговлей фьючерсами (хеджировать).
Осмыслив с политической точки зрения необходимость собственного газового рынка, США приступили к реализации новой амбициозной задачи.Фото: Robert Nickelsberg/Getty Images
Задача сложная. На тот момент газ представлял собой локальный товар. Продавца и покупателя связывали труба и прямой контракт. Технология сжижения была известна, но не развита. Технология сама по себе очень затратная (первичные потери от добытого объёма газа при сжижении – около 30 процентов, выкипание при транспортировке – 8–15 процентов плюс регазификация), а её внедрение требовало создания новой масштабной инфраструктуры. При избытке нефти игра не стоила свеч.
Рынок внутри трубы США создали командно-административными методами – тремя последовательными распоряжениями федеральной энергетической комиссии. Первым освободили потребителя от обязательной покупки газа (take or pay), разрушив систему гарантий всей цепочки. Вторым выделили в самостоятельный вид бизнеса транспортные системы, ввели на прокачку отдельный тариф и обязали транспортников покупать у производителя весь законтрактованный газ.
Вскоре выяснилось, что эта модель создаёт критические дисбалансы в замкнутой системе трубопроводных поставок. Образовался так называемый контрактный разрыв, транспортников обязали покупать у производителя гарантированные объёмы газа, а потребителю дали право этого не делать. Разрыв устранили с помощь третьего распоряжения, которое и сформировало современную модель газового рынка США.
«Трубу» оставили самостоятельным видом бизнеса, освободили от обязательств по закупкам газа, разрешив включать плату за невостребованный потребителем газ в свои затраты и тарифы. Принцип take or pay зашили внутрь стоимости транспортировки, возложив риски неисполнения обязательств на производителя, у которого в случае падения потребления резко росли транспортные расходы. Владелец «трубы» получил в руки рычаг давления и на производителя, и на потребителя, поэтому местные ГРО и магистральные трубопроводы остались под контролем государства.
США создали свою модель газового рынка, когда никто в мире об этом даже не задумывался. Сегодня модель натягивают на рынок Европы.
Принятый в 2009 году 3-й энергопакет ЕС содержит те же самые принципы: вывод транспортировки в отдельный вид бизнеса; освобождение покупателя от контрактных цен и переход на спот; создание единого трансграничного мегарегулятора с контролем над тарифами.
Принципы нового газового порядка, в рамках которого производитель ничтожен, продемонстрировал Стокгольмский арбитраж по иску «Нафтогаза Украины» к «Газпрому». Арбитраж аннулировал обязательства «Нафтогаза» выкупать весь законтрактованный объём газа, а обязательства «Газпрома» оплачивать законтрактованный транзит через Украину оставил в силе. Изменению в пользу «Нафтогаза» были подвергнуты и закупочные цены внутри действующего контракта, их отвязали от нефти и привязали к споту.
Газовые войны Украины и России показали, что американская модель газового рынка при её натягивании на Европу создаёт системные напряжения. Успешный в рамках одной юрисдикции (общая налоговая система) эксперимент в межстрановом пространстве нереализуем по причине политических разногласий.
Возникают дополнительные риски (риторика «энергетической войны»), которые ростом объёма фьючерсных торгов не застрахуешь. Бизнес-конфликт (контрактный разрыв между потребителем и производителем) обретает государственную форму. Необходимы военно-политические гарантии исполнения сделок.
Большая газовая встряска
Сегодня видно, что проект «нового GME» жив – дышит, колышется. В качестве доказательства приведу всего два свежих «региональных» (как их рассматривают СМИ) сообщения из общего потока новостей.
Израиль и Египет согласовали проект строительства газопровода с месторождения «Левиафан» (шельф Израиля, 535 млрд кубометров) в Египет для производства и экспорта СПГ в Европу. Сотрудничество развивается в рамках структуры под названием «Газовый форум Восточного Средиземноморья» (Египет, Палестина, Израиль, Кипр, Греция, Иордания, Италия).
Глава МИД Турции Мевлют Чавушоглу после встречи с главой МИД Туркмении Рашидом Мередовым в Баку заявил, что Анкара приветствует подписание азербайджано-туркменского меморандума на разработку месторождения «Достлуг» (шельф Каспия, 100 млрд кубометров). «Мы готовы приложить усилия для обеспечения поставок туркменского газа в Турцию и его транзит на рынки Европы», – сказал Чавушоглу.
Подписание азербайджано-туркменского меморандума на разработку месторождения «Достлуг». Одобрено Турцией.Фото: сайт президента Азербайджанской Республики
Первая новость оживляет в памяти книгу Шимона Переса «Новый Ближний Восток». Вторая придаёт новые краски азербайджано-армянской войне за Карабах, роли Никола Пашиняна, усилению влияния Турции в регионе и перспективам создания транскаспийской трубопроводной системы.
Чтобы понять, что проект GME живой и реально влияет на глобальную повестку, достаточно совместить его географию не с новостной, а с военно-политической картой. Все горячие точки региона расположены на ключевых коммуникационных перекрёстках, отрезающих Европу и АТР от прямых трубопроводных поставок углеводородов.
Сирия закрывает два варианта строительства трубы: из Ирана через Ирак по дну Средиземного моря на Балканы, минуя Турцию; из Катара через Саудовскую Аравию по тому же маршруту. Война в Ливии блокирует трубу в Италию по дну Средиземноморья. Украина и Польша выполняют роль задвижек на пути российских углеводородов в ЕС. Афганистан перекрывает маршрут из Ирана через Среднюю Азию и Хоргос в Китай.
Каждая из горячих точек GME совпадает не только с нефтегазовым перекрёстком, но и – удивительным образом – с военным или политическим присутствием в этих точках США. За первичным (территориальным) восприятием проекта «новый GME» скрывается более глубокий смысл. Процесс развивается на макроэкономическом уровне.
Ещё на заре нефтяной эры глава Standard Oil Джон Д. Рокфеллер разработал технологию захвата рынка, которую он назвал «Большая встряска». Её суть состоит в создании отраслевого информационного бума и разогреве рынка по типу золотой лихорадки.
Бум вызывал наплыв множества независимых бурильщиков (Рокфеллер их называл «грязные старатели»). Цены падали, Standard Oil скупала за бесценок мелкую рыбёшку, потом цена возвращалась на прежний уровень.
Технология эта не умерла вместе со Standard Oil. Война Судного дня, нефтяное эмбарго и последующий системный кризис были именно такой «Большой встряской», но разыгранной уже на глобальном уровне. Пятикратный скачок нефтяных цен в начале 70-х привёл к разморозке более дорогих (в сравнении с ближневосточными) месторождений Аляски и Самотлора, а также шельфа Мексиканского залива и Северного моря.
Результатом «Большой встряски» 1973 года стало медленное (с 52 до 28 процентов к 1986 году) падение доли ОПЕК в мировой добыче, соответственно, снижалось влияние ОПЕК на товарный рынок нефти. В итоге долгосрочный контракт с фиксированными ценами умер, на рынке воцарился его величество фьючерс («бумажная нефть»), цену стала определять биржа (спекулятивная игра финансовыми потоками).
Результатом «Большой встряски» 2000-х годов (цены под 140 долларов за баррель, взрыв «бумажной нефти») стала созданная с нуля дорогостоящая, высокозатратная СПГ-индустрия (Катар, Австралия, Алжир, Тринидад, Нигерия, Россия). Заложена основа нового (в перспективе более ёмкого, чем нефтяной) глобального биржевого рынка. Чтобы его запустить, надо по аналогии с нефтью выгнать газ в море, нарастить спотовые поставки выше 50 процентов от общего объёма и разогнать торги «бумажным газом».
Сутью «нового GME» является не строительство или блокировка транскаспийской трубопроводной системы, а создание конфигурации глобального газового рынка.
«Большая газовая игра» идёт не против российского или иранского экспорта в Европу или Азию, а вокруг путей и способов транспортировки. Объединятся ЕС и АТР трубопроводами, или интеграция пойдёт по пути морских поставок СПГ.
Версия, что стратегией США является замена русского природного газа на рынках ЕС собственным СПГ, которую упорно культивируют отечественные эксперты и политики, продиктована одним из направлений «Большой газовой игры» – ситуацией с «Северным потоком – 2».
Поставки русского СПГ от «Новатэка» и «Сахалина-2» (Shell, Mitsui, Mitsubishi) никто не блокирует («будьте любезны» и «пожалуйста»). Поставки русского же природного газа в Европу по трубе через Украину приветствуются Вашингтоном. Санкции на самих поставщиков газа никто не накладывает.
Версия с войной США конкретно против русского газа эпизодична – свидетельство качества экспертной среды. Использование аналитиками в качестве базы данных хайпа означает отсутствие сколь-нибудь внятной стратегии. Оказалось, что клиповое сознание очень гигроскопично. Из среды бузовых и канделак (Instagram) оно быстро (через Facebook) проникает на уровни принятия системных решений.
Коллизия «Большой газовой игры» складывается не на территориальном или национальном уровне. Конфликт развивается между трубой и СПГ, между локальным и глобальным товаром, между долгосрочным контрактом и спотом. В конечном итоге это древний конфликт между морем и сушей (Карфагеном и Римом). Море формирует пиратское пространство «общей нормы», труба – инклюзивное.
В море нет границ и таможен. Главное здесь – диверсифицированная военно-морская инфраструктура и страховые компании. Труба требует правового взаимодействия, унификации тарифов, согласования кредитно-денежных отношений и политического компромисса.
Война США против российского газа (в частности – со строительством «Северного потока – 2») эпизодична и свидетельствует лишь об отсутствии внятной стратегии.Фото: Jens Büttner/dpa/picture-alliance/TASS
Образно говоря, труба и долгосрочный контракт интегрируют пространство (консолидированная проектность). Море и спот пространство дробят, порождая необходимость в появлении универсального посредника со статусом мегарегулятора во всей обозначенной повестке возникающих рисков, проблем и противоречий.
Морской вариант организации газового рынка автоматически устанавливает приоритет США, формирует колоссальный объём биржевых торгов, способный если не проглотить долларовый пузырь, то существенно снизить давление внутри него. Сухопутный (труба) – лишает глобальный проект на основе американской долговой модели фундамента.
Нас приучили любой процесс оценивать с точки зрения корпоративной прибыли и убытков, но в военно-политическом и кредитно-денежном измерении рыночные абстракции предстают перед нами в национальных мундирах. Глобального рынка вне выгод и издержек глобальных игроков не существует.
От исхода «Большой газовой игры» зависит, кто после транзита будет обеспечивать на мировом рынке режим безопасности (гарантии исполнения обязательств). А значит – в чьей валюте будут страховаться риски (источник инвестиций). Оба параметра (безопасность и система валютных обязательств) связаны между собой напрямую – одно без другого невозможно.
Стратегическая задача США состоит в том, чтобы сохранить «волшебную машинку», которая превращает внутренний долг Америки в источник инвестиций для остального мира. Тем самым сбережения всего мира превращаются в бесплатный кредит для США – право на формирование глобального будущего.
Автор – доцент Финансового университета при Правительстве России.